Ничо не понимаю в этой пй, но кажись теперь я знаю чего у меня по ф

27.10.2015 в 22:23

Пишет  Маленький третьевольник, который смог:

Как правильно болеть (инструкция для 4Ф)
1. Если вам несколько дней почему-то грустненько без определённых причин, проинспектируйте состояние своей тушки: возможно, что-то болит.
2. Любая болезнь лечится мантрой "А похуй, само пройдёт!"
3. Любая болезнь с температурой до 40 градусов переносится на ногах и не мешает работе\учёбе.
4. Если вам прописали постельный режим, то помните, что он не отменяет сидения в интернете, работы по дому, прогулок с друзьями, притаскивания тяжёлых пакетов с продуктами с другого конца города в минус тридцать...
5. Если прошло уже две недели, а мантра почему-то не помогает, выпейте таблетку или воспользуйтесь народными средствами:
- болит зуб - приложить гвоздичину,
- болит что-то ещё - выпить анальгин,
- воспалились дёсны - прополоскать содой и солью,
- кашель - бромгексин,
- болит нога - эластичный бинт,
- другие болезни - какие другие болезни? Бывают другие болезни? ВЫ СЕРЬЁЗНО?
- ещё помогает компресс из Али.
6. Если вас несут хоронить, значит, что-то где-то пошло не так, а вообще, отличные рекомендации же, мне всегда помогают.

---

От саксофона до ножа один шаг

"Стиляги" (10 из 10) - тут все было отлично, особенно сцена сдачи партбилета. Существование российского кинематографа оправдывается такими вещами.

"Эксперимент "Подчинение" (8 из 10) - очень любопытно, так как основано на реальных событиях, и если смотреть еще и настоящее видео того, как это все было, то там вся ситуация даже кошмарней выглядит. И как можно говорить, что девочка сама виновата в том,что с ней случилось, я смотрю, все такие неподверженные влияниям и хладнокровные в стрессах, что прям хоть щас в Афганистан засылай.
"Руби Спаркс" (8 из 10) - где-то читала, что этот фильм о мизогинии. Не знаю. Как будто бы девушкам не свойственно пластать и менять парней, как им нравится. Проблема многих и многих отношений, которая от пола не зависит совершенно. А вообще, милый и очаровательный замут.
"Залечь на дно в Брюгге" (7 из 10) - не люблю Колина Фаррела. Особенно когда он в роли мелкого безнравственного пиздюка, который является протагонистом, и для сохранения его жалкой никчемной жизнишки умирают какие-то более выдержанные и зрелые персонажи. Антураж в виде карлика и тарантиновских диалогов свел очарование Брюгге на нет.

"Кукла" (7 из 10) - немного нудная вариация на тему "осиной фабрики" об очередном демоническом асоциальном дитяти.

"Район №9" (9 из 10) - очень крутой главный персонаж - очень настоящий и очень непохожий на тех, кто обычно выступает в главной роли в таких сюжетах. Не упоротый мечтатель и не брутал без страха и упрека, а обыкновенный дядька, случайно оказавшийся на своем месте. И крутое, конечно же, отображение социума в этой истории.

"Ультраамериканцы" (7 из 10) - не оч люблю такие вещи, и Кирстен Калленовну, и Цукерберга этого, честно говоря, тоже... но некоторые моменты были довольно милыми и трогательными. Почему-то очень понравилось про комиксы о горилле, это здорово отражает близость и отношения.
"Джиперс-Криперс" (6 из 10) - при просмотрах ужасов и триллеров на меня накатывает какая-то усталость и безнадежность.
"Багровый пик" (7 из 10) - давно не ходили в кино, а этот фильм мелькал везде во френдленте, надо было посмотреть. Все очень плохо, и ничто не ново под луною, и кто только не снимает сейчас красиво, так что ... и Миа Васиковска, которую я по-прежнему не люблю, тут ни при чем вообще. Кстати, я не знаю историю судьбы Мии, но мне кажется в кино ее взяли, потому что у нее влиятельный папа, а доча очень хочет этим заниматься. Это скорее всего неправда, но впечатление ничем не перебить.

@темы: кукла, район № 9, фильмы, багровый пик, джиперс-криперс, залечь на дно в брюгге, руби спаркс, ультраамерикацы, стиляги

---

from the queen of England to the hounds of Hell

Кто-кто съездил таки в Европу?))

@темы: фото, житие мое

---

чувак комментирует мои старые убогие арты такой забубенной лексикой, что ты такой сидишь и думаешь "да я крутой чел, ёпта"

@темы: хрень

---

When we walk they roll the carpet out at our feet

и раз уж такое дело, то еще один фолен-лондон вброс сюды. в нем становится все меньше непосредственно фолен лондона и все больше просто фигни с персонажами

Мистер Смайл с томб-колонисткой

больше БОЛЬШЕ ДЕРЬМА!

Волка эс индивидьюал оф мистериас джендер

и в обычном своем виде

(ниже Настькина акварель)


Волка нарисовала для меня парочку артов с Левиттом


еще один импозантный мистер Смайл


Зеркала на карнавале у мисс Пленти




просто всякий бред - мой и Волкин

@темы: мая творчасць, fallen london

---

create something timeless

Флешмобчек, который мы замутили с Volka
Я красила ее скетч (чел с подносом), она мой (чувак с ножницами)
Типа мы такие дохуя концептуальные))

скетче

@темы: мая творчасць

---

in this kingdom by the sea

Вот так живешь ты живешь, и совершенно внезапно узнаешь, что песенка про Аннабель Ли, которую поют твои любимые Блеки-Ребелы, это стихотворение Эдгара Алана По.

@темы: музло, хрень

---

people are strange when you are stranger

@темы: хрень

---

your eyes have weeped a thousand tears

Иногда так бывает, что только в 26 ты признаешься себе, что если поставить одну и ту же крутую песню на повтор и слушать ее одну целый день, мироздание не сломается и ничего существенно не изменится.

@темы: хрень, житие мое

---

La chanson de la mer

Ну и раз уж я сегодня загаживаю ленту, расскажу, что видела охуенно красивый мульт. "Песнь моря" который. Вы посмотрите на эти акварельки в небе, на эти всякие орнаментные штучки, руруру....

@темы: фильмы, песнь моря

---

Я умер! Я воскрес! Вальгалла!

"Безумный Макс" (10 из 10) - мы попали на него на последний во всем Минске сеанс, так что я вкусила прекрасного с большого экрана. И что тут право говорить об этом фильме, вы ж итак знаете, что он идеален.

"Экзамен" (8 из 10) - я люблю фильмы, где история происходит с ограничением места или количества персонажей. Тут в общем-то недурственный случай из этого ряда.
"Квинлендские пленницы" (7 из 10) - я должна была хоть раз посмотреть фильм про маньяка, который держит в плену рабынь. 10 лет ёпта! Я не буду ничего говорить о том, как за все это время нельзя было втроем собраться и надавать ему по яйцам. Нас там не было, и никто не знает, каково это.
"Заклятье" (7 из 10) - смотрели вдесятером с коллегами под пиво и пиццу. Славный вечер. Любой фильм под пиво будет ничего. Как и любая компания, бгг. На фоне всех ужастиков, что я начинала смотреть этот хотя бы можно досмотреть до конца не умерев от скуки.
"Мертвые дочери" (6 из 10) - а вот тут неможно, поэтому и не досмотрела. Господи, до чего я не люблю русский кинематограф и эту корявую актерскую игру.
"Белый олеандр" (9 из 10) - прелестно. Девочка-ангелочек и ебанутая мамаша, которая весь такой из себя концептуальный чел-художник. Отличная история про разных людей.

"Окулус" (7 из 10) - тоже удобоваримо на фоне остального в этом жанре.
"Фрэнк" (9 из 10) - мм, это было любопытно. О людях искусства, которые делают это не для коммерции, а потому что не могут не делать, и потому что это исцелительно для них, и которых действительно лучше предоставить самим себе.

@темы: фильмы

---

the line is always crossing me

Когда тебе лень что-либо делать, пости себя

@темы: фото, житие мое

---

when things explode

Что-то в этих артах есть.
(с)

@темы: хрень, НЕ МОЕ

---

the serpent and the moon

А вот кину я сюда опять всякого по фл.

ищо парочка непристойностей

а это просто коллаж с персами




А еще я вынудила друга написать мне драббл с этими персонажами. Моей приставучести сложно сопротивляться.

фик

автор: Grehem Yang (она разрешила выложить, но утверждала что ничем не гордится, а зря)
фэндом: Fallen London (или вообще любые прочие викторианские обстоятельства)

Идола внесли в покрывале, и хотя оно было крахмально белым, все равно казалось, будто на нем слоями лежит музейная пыль. Собравшееся общество демонстрировало равнодушие, однако пара зорких глаз, внимательно следивших за присутствующими, отметила все до одного изменения. На долю секунды сжались на тонкой ножке хрустального бокала изящные пальчики случайной собеседницы с острым крысиным личиком. Со свистом выдохнула воздух и вытянула шею старуха на стуле у пышного букета цветов, едва дышавшая до этого. Щелкнули каблуки сразу нескольких пар мужских ботинок. Все это не выходило за рамки приличий – так и отметил для себя наблюдатель. Все, от кого ждали подобающего поведения, вели себя должным образом и с полной самоотдачей изображали, будто не замечают не только появление антиквариата, но и безобразно скачущего в толпе долговязого господина в цилиндре. Мистер Смайл не скрывал своих эмоций, отчего следить за ним было одно удовольствие – и это тоже отметил для себя темноволосый молодой человек в модном, но небрежно повязанном галстуке-пластроне. Перебирая в кармане стопку свежеотпечатанных визиток, он продолжал изображать, будто слушает писк крысиной мордашки, незаметно следя, как его потенциальный клиент шумно хлопнул бокал шампанского на поднос и устремился в сторону носильщиков.
Беда заключалась в том, что носильщикам уступали дорогу, а их преследователю приходилось подныривать под локти, перескакивать через ноги и протискиваться между телами. Обладатель визиток и галстука-пластрона поступил хитрее: бросив спутницу наедине с шампанским как раз в момент, когда идол поравнялся с ними, юноша увязался следом за пыльным покрывалом. Когда Смайл наконец пробился в первый ряд зевающей богемы, проворный парень как раз придержал – надо сказать, совершенно без надобности, - предназначенный для идола постамент. Никто ему не возразил – так уверенно и нагло он действовал. Юноша хотел было сдернуть покрывало, но вовремя заметил, что оно закреплено чем-то вроде лески, и конфуза удалось избежать.
Пришлось изображать участие, пока предмет искусства освобождали от тканевого плена. Когда, наконец, идол был оставлен в покое, юноша, бегло убедившись, что на него не смотрит никто, кроме Смайла, небрежно сунул под скульптуру визитку и нырнул в толпу, будто бы заинтересовавшись вывешенным в ряд напротив окна триптихом. На визитке сообщалось золотым размашистым теснением: «Джозеф Голдсмит», а чуть ниже – «антиквар, специалист по предметам старины». Цепкие паучьи пальцы Смайла спрятали картонку в карман брюк еще до того, как некто, назвавшийся Голсмитом, успел подхватить бокал с подноса официанта. Мистер Смайл остался собой необычайно доволен, ведь, по его мнению, в ближайшее время никто не сможет раздобыть информацию, касающуюся личности продавца самого ценного экспоната на выставке. Чтобы отметить свою маленькую победу над этикетом и неповоротливой богемой, он вклинился в разговор двух миловидных дамочек, вынудив их кокетливо захихикать над шуткой, которую те даже не расслышали. Не важно, дойдет ли дело до постели – достаточно будет сплетен.
Примерно через полчаса после этого небольшого спектакля, невольным зрителем которого был только охранник в противоположном конце зала, у идола появился его настоящий владелец. Оставив стопку визиток с неотличимым на первый взгляд теснением – разве что чуть более золотым – он удалился к тому же триптиху, к которому отступал в свое время хорошо подготовленный аферист.
Голдсмит ждал внимания к своей персоне дольше, чем хотелось бы. Хотя следует уточнить – он ждал того внимания, на которое сегодня рассчитывал, потому что обращений и взглядов другого рода ему хватало. Пофлиртовав у фонтана и на балконе, пообнимавшись за цветником, Джозеф понял, что игнорировать нарастающее раздражение больше невозможно. Он направился к бару, чтобы присесть и, возможно, утопить беспокойство на дне стакана. Заказав виски, он так и остался сидеть, покачивая стакан в руке – неясно, стоит ли прикладываться, ведь еще оставался небольшой шанс, что авантюра получит продолжение.
- Вы еще не заскучали среди всех этих кукол? – раздался у него за спиной вопрос, и на соседний барный стул опустился блондин в жилетке с узором из переплетающихся змей, забывший уложить волосы перед выходом в свет. Отсутствие прически его нисколько не портило, как и очки, съехавшие на самый кончик носа.
Голдсмит неопределенно повел плечом, давая понять: ответ зависит от того, что за кукла решила с ним заговорить.
- Доктор Шмель, - протянул руку блондин, второй рукой подхватывая и опрокидывая в себя стакан Голдсмита, - За знакомство!
- Джозеф Голдсмит, - без особого энтузиазма ответил несостоявшийся пьяница, - антиквар, специалист по предметам старины.
- Если вы специалист, вам следует делать ударение на последнее «а» в слове антиквар, - Шмель улыбнулся, обнажив сразу все зубы. – Я могу заказать нам еще виски или пригласить вас в местечко поприятнее. Чтобы мы могли заняться чем-нибудь повеселее. Скажем, вон с той милашкой, - и он с уверенностью безумца подмигнул тут же помрачневшей девушке в полосатом мужском костюме и высоком цилиндре, приставленной охранять портрет местного мецената, столь же безнадежный в качестве товара, как намерения блондина.
Голдсмиту показалось, что он услышал скрежет сжимаемых зубов. Или, возможно, это был звук ломаемых костей опрометчивого доктора, вырвавшийся из воображения суровой секьюрити-леди.
- Вынужден вам отказать. Не примите на личный счет.
- Что так? Вы не верите в любовь?
- Охотно верю, - говоря это, в кармане Джозеф ловко накинул на палец специально припасенное для таких случаев кольцо, после чего помахал рукой перед носом блондина. – Но я уже обручен.
- Вы верите в любовь и женитесь на женщине? Боги, и вы не видите противоречия? - блондин кивнул официанту, призывая наполнить бокал – тот же, из которого пил сам, - и, пододвинув его собеседнику, небрежно бросил перед уходом: - У вас есть время передумать до конца ее смены.
Едва Шмель отошел от бара, как его подхватил под локоть пританцовывающий от волнения Смайл:
- С кем? С кем вы сейчас говорили? О чем?
- О, это антиквар, специалист по предметам старины. Вы разве не знали?
- И что? Сделка состоялась?
- Нет, мое предложение его не устроило. Он мне отказал, - смерив собеседника взглядом с ног до головы, Шмель привстал на цыпочки и фамильярно похлопал его по плечу: - У вас гораздо больше шансов.
Развернувшись, он ушел в сторону скучающих молодчиков, чтобы подослать одного из них к девушке в полосатом костюме – в качестве первого щита.
- Мистер Голдсмит? - Смайл снял перчатку и протянул руку. – Я Смайл, и меня интересует ваш…
- Идол, - закончил фразу Джозеф, вставая навстречу и отвечая на рукопожатие.
- Верно! Надеюсь, вы не передумали его продать?
- Признаться, я даже не знаю, - блефовать приходилось не в первый раз. – Я уже отмел несколько предложений…
- О, мое будет лучше всех! – воскликнул Смайл, подхватывая Голдсмита под руку и увлекая его в уединенный уголок для переговоров.
Проходя мимо охраняемого портрета всем известного мецената, Джозеф краем уха расслышал: «О, знаменитый специалист по предметам старины! Вы знакомы?» и раздавшееся следом недовольное бурчание, означавшее, несомненно, что-то вроде: «Погоди только, у меня еще будут развязаны руки».
Переговоры Голдсмита со Смайлом напоминали то, как выглядела бы игра в кошки-мышки, если бы игроки все время забывали, кто из них хищник. То один предлагал компромисс, а второй не шел на уступки, то первый отказывался от всяких сделок, а второй бегал в его поисках по всему залу с бокалом лучшего вина в качестве примирительного подношения. В конце концов, интуиция подсказала Джозефу: сейчас или никогда.
Смайл сидел за мраморным столиком на балконе.
- Вот бумаги, - пододвинул к нему липовый контракт Джозеф, – или мы их подписываем, или я уезжаю и больше никогда не участвую в таких торгах. Все это очень утомительно.
- Выпейте вина, - пододвинул к нему бокал Смайл.
- Выпью, как только вы подпишете, - в ответ Голдсмит еще ближе пододвинул к собеседнику бумаги.
Смайл улыбнулся: самодовольно и развязно. Он поставил широким росчерком подпись на чеке, и еще более небрежно шлепнул ее на бумаги. Впрочем, судьба этих подделок в дальнейшем никак не зависела от наличия чьей бы то ни было подписи. Главное – чек – было получено, и больше нельзя было медлить. Джозеф поднял бокал, как обещано, и впервые за вечер выпил – для этого появился отличный повод, и больше не было нужны удобрять фикусы и пальмы.
- Я немедленно распоряжусь, чтобы торги прекратились, - и Голдсмит поспешил к одному из носильщиков, снимающих со стены купленный кем-то пейзаж.
- Милейший, - он кивнул в сторону клиента, - этот господин попал в щекотливое положение, - говоря это, Джозеф помахал в воздухе визиткой так, чтобы Смайл точно ее увидел, а в карман носильщика положил хорошие чаевые, - Сюда заявились сразу обе его любовницы, да еще и жена в придачу. Неудобная позиция для мужчины. Он мой хороший друг, и вот что мы с вами сделаем, - Голдсмит махнул рукой в направлении идола, - вы укройте покрывалом, у вас есть такие, какую-нибудь колоду или стул, и несите вслед за ним в экипаж, будто он купил одну из этих глупостей и спешит увезти ее домой. Проводите его и отправьте, никому не позволяя с ним говорить – мол, нечего ошиваться возле предметов искусства… и старины.
По первому впечатлению, носильщик попался понятливый, но проверять времени не было – Джозеф спешил покинуть выставку и успеть в банк до того, как Смайл сдернет покрывало с какого-нибудь колченогого туалетного столика.
Финал аферы складывался удачней некуда: маска антиквара Джозефа Голдсмита полетела в уличную урну вместе со стопкой свеженьких визиток, обновленный Левитт обналичил чек в первом же попавшемся банке, хотя сумма была довольно крупная. Стоило ему выйти из банка, как у тротуара остановился свободный экипаж, и Левитт с облегчение вздохнул, оплатив дорогу до соседнего города и обратно – чтобы после поездки извозчик отправился домой вместо того, чтобы торчать на улицах и отвечать на вопросы опомнившихся богачей.
Дорога пролетела быстро, и Левитт, переодевшийся в новый костюм (от старого остался только галстук-пластрон), поднялся по ступенькам в холл частной гостиницы. Его проводили в номер моментально, как будто ждали с момента основания отеля.
Номер выглядел великолепно. Настораживало только два обстоятельства: во-первых, он явно не относился к эконом-классу, который по привычке заказал Левитт, а во-вторых, в ванной явно кто-то плескался.
Войдя в ванную, Левитт понял, что немного повременил с определением финальной точки своей аферы. На кафельном полу валялось плотное белое покрывало, в центре комнаты стоял уродливый стул с высокой треснутой спинкой, а в просторном джакузи возлежал Смайл с неизменным бокалом шампанского в одной руке и маленьким изящным револьвером в другой.
Осознавая всю безнадежность своего положения, Левитт медленно помахал в воздухе сумкой с деньгами и опустил ее на стул – пожалуй, самый дорогой стул в мире.
- Да оставь себе, - Смайл небрежно взмахнул пистолетом в воздухе, отчего Левитт невольно присел. – И ныряй. Сыграем еще во что-нибудь. Посмотрим, такой ли ты специалист, как здесь написано. – Смайл смахнул со стола стопку хорошо знакомых Левитту визиток с золотым тиснением.




а тут еще Volka нарисовала их чиби-версию

тыц

@темы: НЕ МОЕ, фанфик, мая творчасць, фанарт, fallen london

---

my heart is a ghost town

Окончание "Потустороннего"

тыц

***
Левитт заверял себя, что если бы Смайл хотел от него избавиться, то не стал бы посылать с ним в отряде свою дочку. Да и было закономерным полагать, что тот действительно искренне желал заполучить эти деньги. Но подобные мысли сами собой закрадывались в голову, когда они вчетвером в очередной раз таились за углом коридора поместья, выжидая, пока еще один вооруженный до зубов отряд промчится в сторону главного входа.
Ковыряясь в замке, который оказался на порядок сложнее тех, с которыми ему обычно приходилось иметь дело, он думал о том, что хрен бы открыл его, если бы ему не свезло в свое время сойтись с мистером Филдом, мастером замков и ловушек, у которого он узнал про всю эту механику больше, чем за всю свою воровскую жизнь.
Грампи проявила себя, как истинная дочь Смайла, вопросив, сколько времени ему понадобится на вскрытие, и, услышав ответ об усредненных пятнадцати-двадцати минутах, отрезала, что у него будет только десять, и первой выдвинулась из укрытия, чтобы через мгновение уже перерезать глотку одному из стражей казны. Левитт таки вскрыл замок за установленные ему десять минут, стараясь при этом не обращать внимания на медленно подбирающиеся к нему лужи крови от тихо почивших стражей. Трое его спутников в это время нервно озирались по сторонам, держа наготове ножи.
Игра стоила свеч. Левитт в жизни не находился в одном помещении с таким количеством денег. Пока те трое набивали заплечные сумки чем попало, он избирательно швырял в свою драгоценные камни, украшения и мелкие изящные вещицы, которые стоили на порядок дороже обычных золотых слитков и монет.
Уходя из поместья, они наспех выбивали из гнезд факелы, переворачивали подсвечники и жаровни, оставляя за собой тлеющий и полыхающий след, который так же должен был отвлечь Волчью Паству от грабежа.
Возвращаясь, они обошли стороной сражение и остановились, чтобы подать уже едва ли не традиционный сигнал в виде фейерверка о том, что дело прошло успешно. Левитт раздумывал, а что бы было, окажись, что Смайла таки зарубили в этом бою перед поместьем. Наверняка бы корабль не поплыл ни в какой Лондон, и вору бы изрядно повезло, если бы эти головорезы легко и просто позволили ему сойти в каком-нибудь порту, на котором у него появился бы шанс пересесть на судно, идущее домой. Однако Смайл был не из тех, кто умирает так просто на безвестной земле за пригоршню монет. Нет, такие как он, обставляли свою смерть с шиком и блеском, с оркестром и фанфарами, с исступленными толпами, горящими городами и падением звезд с неба – чтобы об этом потом писали в газетах, песнях и исторических книгах.
Когда они прибыли на корабль, их встретили как героев, а при виде золота и драгоценностей оставшиеся на корабле сторожевые и вовсе впали в исступление. Левитт с настороженностью смотрел на то, как штурман, оставшийся за главного, со спокойствием удава переводил взгляд с добычи на швартовые узлы, которые были закреплены так, что стоило только потянуть за них, как они бы тут же развязались, отпуская «Потустороннего» в Подморе.
-Что-то их не видно,- сообщил штурман, поворачиваясь к тем, кто был на палубе.- Может, их всех там порешили?
И при этом он явно имел в виду не то, что сказал. Прервав вопросительные переглядывания между матросами, Грампи заявила:
-Нужно подать ещё один сигнал. Чтобы они знали, что им следует поторапливаться.
Это предложение не встретило энтузиазма.
-Так мы можем навести на корабль не только своих,- подал голос Левитт, просто чтобы потянуть время, потому что было понятно, что идти за ракетами в рубку никто не собирается – и если туда пойдет он сам или она, остальные сразу же примутся за узлы, игнорируя их обоих.
-Я лучше влезу на марс, и посмотрю, где они,- продолжил он, отходя от борта, у которого наблюдал за береговой полосой.
Позиция на марсе выгодно исключала его из резни, если таковая начнется, когда Грампи воспротивится вероломному отплытию. Когда он, сбросив ботинки, взялся за ванты, на лицах экипажа все ещё отражалась борьба, в которой они пересиливали последние сдерживающие аргументы. Но он не успел добраться даже до первых удлинений нижних мачт, как увидел появившуюся среди бараков и домов группу людей в темных одеждах. Быстро опознав их предводителя, он объявил, выдирая команду из транса, в котором они уже уходили в море и делили золото:
-Идут! Можно приступать к отплытию!
Штурман зыркнул на него зверем, после чего подтвердил его слова:
-Отдать швартовы! Приготовится убирать трап!
Команда подчинилась, привычно бросив себя на выполнение команд. Отряд Смайла, поредевший не то, что на треть – на половину, влетел на корабль со стремительностью мушкетных пуль, и судно, мягко покачиваясь отошло от берега, как раз вовремя, так как на береговую линию высыпала погоня из местных, разнаряженная в различную волчью атрибутику.
Левитт висел на вантах, чтобы не мешать команде, перевязывающей раненных, оккупирующей штурманскую рубку и спускающейся в трюм к двигателям, чтобы заправить их углем. Он действительно был рад тому, что видит Смайла, живым и здоровым, отдающим команды и распоряжения наряду с капитаном. Не смотря на пережитый бой и, в общем-то, далеко не юный возраст, тот совершенно не выглядел уставшим – глаза его блестели, двигался он легко, и эйфория от успешно проведенного дела переполняла его так, что он напоминал вечного, неутомимого демона, проходящего сквозь обычные человеческие трудности, как горячий нож сквозь масло. В этот момент Левитт почти восхищался им, впрочем, тут немалую роль играло ещё и то, что благодаря наличию Смайла на палубе он не остался без винного погреба и возможности вернуться домой.
Когда хозяин судна остановился наконец возле награбленного, выслушивая то, что ему сбивчиво рассказывала дочь, он одобрительно попинал носком сапога сумку, наполненную Левиттом, и нашел того взглядом. Вор помахал ему рукой и улыбнулся широко и искренне, на что получил кивок, преисполненный одобрения.
Корабль вздымал свои паруса и набирал скорость, отправляясь по черным водам Подморя прямиком в Лондон, и Левитт думал, что самое страшное уже позади.
***
Вновь потянулись томительные дни и ночи вояжа, темные как пасть Твари-в-Цепях и медленные, как тягучий тюремный мёд. Команда развлекала себя неуклюжими ухаживаниями за юной мисс Смайл, которая в отличие от почившей Шельды, благосклонно общалась с остальными, охотно играла в карты и ругалась почище спайтовских забулдыг. Левитт на всякий случай держался от нее на почтительном расстоянии. После всех этих делишек на Железных островах, положение его на корабле значительно ухудшилось. Не смотря на то, что он по-прежнему был тем, кто присутствовал на картежных играх и прочих заседаниях элитного состава корабля, то, что он ночевал на кубрике со всеми, в глазах матросни означало понижение социального статуса. К тому же, умение вскрывать замки котировалось здесь гораздо меньше, чем умение вскрывать чужие глотки лезвиями. Поэтому ему приходилось постоянно сносить различные насмешки и шутки, связанные с его отсиживанием в штурманской рубке во время первого боя, а так же дружки Грампи не преминули заверить остальных, что в поместье он и пальцем не пошевелил, чтобы кого-нибудь прикончить. К тому же сейчас Левитт не мог, как прежде, в любое время шляться в каюту Смайла за выпивкой, хотя смысла в таких предосторожностях, по мнению вора, уже не было никакого – наверняка ведь экипаж успел по секрету прожужжать уши Грампи о предположительных отношениях, которые связывали его с владельцем судна.
Что же касается Смайла, то его авторитет среди команды сильно возрос. Левитту доводилось несколько раз видеть его в бою, и он, даже не будучи специалистом, понимал, что его манера драться, в которой чувствовался безжалостный профессиональный напор не могла не впечатлять. Насколько вор помнил, тот занимался подобными вещами с самой ранней юности, однако кем именно он тогда был, и в связи с чем приобрел такие навыки, до сих не знал.
Смайл, общение и времяпровождение с которым вполне могло бы исправить положение вещей и напомнить матросне о столь полезном покровительстве, фактически не снисходил до него, проводя большую часть времени либо у себя в каюте, либо с дочерью. Впрочем, с тем, чтобы ещё больше ухудшить положение Левитта на корабле, он справился преотлично. На утро третьего дня пути к Лондону Смайл появился на палубе, рассевшись в не пойми откуда взявшемся кресле с книгой. Левитт, торчавший в это время на марсе и лениво выполняющий упражнения престидижитации с игральными костями, поспешил соскользнуть к нему, чтобы завязать ни к чему не обязывающую беседу.
В ответ на его легкомысленное приветствие мужчина смерил его оценивающим и не сулящим ничего хорошего взглядом:
-А ты снова прохлаждаешься на палубе, как я посмотрю.
-Так же, как и вы, мистер Смайл.
-Думаю, пора это прекращать. Экипаж и так лишился многих дорогих нам собратьев, а твоя праздная физиономия совершенно точно не прибавляет им силы духа. Полезай с остальными на ванты, и делай там все, что прикажет капитан.
-Взамен убитых ты набрал новую кучу швали - и они смыслят в снастях побольше моего,- обиженно отозвался Левитт, все ещё надеясь, что это он несерьёзно.- Кораблю без разницы, кто его обслуживает.
-Вот именно!
-Что "вот именно"?
-Ты ничерта ни в чем не смыслишь, поэтому поучись вот у них.
-Да чего ты пристал?
-Считай, что у меня дурное настроение, и ты неудачно попался на глаза. Ну и к тому же ты никчемный и бесполезно болтающийся на борту пассажир, так что начинай отрабатывать проезд.
-Я и не хотел с тобой на этом гребанном борту никуда ехать!
-Мой дорогой, если ты оглох, то у меня есть отличное лекарство, которое живо тебя исцелит,- Смайл лениво приподнялся, выудил откуда-то из-под себя мушкет, взвел курок и без лишних раздумий выстрелил вору под ноги.
Тот попятился, задохнувшись от изумления и испуга и таращась поочередно то на вывороченные пулей дымящиеся щепки, то на Смайла, который невозмутимо принялся заряжать пистолет снова.
-Ты спятил что ли?!- наконец возмутился Левитт, оглядываясь на матросов, которые пялились в их сторону, привлеченные выстрелом.
-Ты что, еще не наверху?- поинтересовался Смайл, снова взводя курок и наводя пистолет на юношу.
Левитт прожег его злобным взглядом, но пошел к остальным - непонятно, что взбрело в голову этому чокнутому, но определенно спорить с ним сейчас было бессмысленно, и вор чертыхнулся в свой собственный адрес за то, что вообще с ним заговорил. Пообещав себе, что как только документы на винный погреб будут у него в руках, он не появится на глаза Смайлу как минимум месяц, Левитт полез наверх, как и было указано. Тем более, что импресарио явно будет занят в Лондоне восстановлением потерянной связи с дочерью, которая выглянула из каюты на звук выстрела и получила нежный ответ: "Папочка стреляет по чайкам".
***
Капитан впрочем отнесся к вору снисходительно. Драить палубу он его не заставлял, в трюм к топке тоже не отправлял, отмывать посуду и гальюн не принуждал, однако к работам с такелажем и парусами приучал пристрастно, так как это изрядно разнообразило и его жизнь на время вояжа. Левитт по десять раз перевязывал неугодные тому узлы, постоянно путал и переспрашивал бесконечные корабельные термины, превратившись в настоящее развлечение для других матросов, которые отовсюду выкрикивали советы и поправки. Уже на третий день «обучения» капитан наблюдал за его работами, попыхивая трубкой в молчаливом одобрении, приписывая большую часть успехов вора своим педагогическим качествам, а не тому что юноша в принципе быстро схватывал все, чему ему приходилось учиться, и достаточно много знал уже по предыдущим неделям плавания.
В один из общих ужинов, когда вся команда торчала на палубе, и матросы по своему обыкновению интересовались у Левитта на какой из мачт он будет отсиживаться в случае нападения пиратов, а вор, уставший от беготни по реям и тросам, вяло отбрехивался, за него внезапно вступилась Грампи, заметив, что тот, как мастер денежных вопросов и оценщик драгоценностей, наверняка будет счетоводом ее папочки, когда настанет момент дележа добычи. Это действительно заставило матросов призадуматься и вспомнить о том, что изначально он присутствовал на корабле на другом положении. После чего они дружелюбно принялись заверять его, что бить кому-то морду это не сложнее, чем вязать фламандский узел, и что многие из них готовы показать ему парочку приемчиков, если у него будет время и желание.
Когда Левитт остался нести вахту с штурманом, который со дня отплытия всячески демонстрировал ему свою неприязнь, Грампи изъявила желание поторчать на палубе с ним.
-Я слышала, что вас на палубу притащили констебли. Кажется, вы знаетесь с моими папа’ довольно давно, если после таких его выходок все ещё любезны с ним.
Осознав, что девушка осталась с ним для долгой задушевной беседы, Левитт с некоторой затравленностью осмотрел палубу, чтобы увидеть где-нибудь следы наблюдающего за ними Смайла. Он искренне надеялся, что до конца поездки ему удастся избежать близкого общения с ней, а уж в Лондоне не пересекаться с ней будет гораздо проще.
-Да, мисс, мы давно знакомы,- учтиво подтвердил Левитт, понимая, что от этой беседы некуда деться.
-Так вы друзья?
«Едва ли у Смайла могли быть друзья.»
-Мы часто пьем вместе,- уклончиво ответил вор, пользуясь беседой, чтобы рассмотреть ее получше.
На отца она походила во многом – ростом, уже сейчас она была почти вровень с Левиттом, осанкой, смоляными волосами, широким улыбчивым ртом. Но глаза у нее были другие. У Смайла они были лучистыми, с томно-затененными веками, яркими, как фонари на театральной площади, широко открытыми, как занавес представления. А у нее они были гораздо холоднее – серые, штормовые, при этом все ещё детские - холодные глаза ребенка, который убивает, считая это игрой и не сожалея ни о чем, пока игра продолжает выигрываться.
-А вы, леди Смайл, действительно намерены поселиться с ним в Падшем Лондоне? После стольких… приключений, путешествий и самостоятельной жизни?- спросил Левитт, решив, что надо пользоваться моментом и прояснить эти моменты для себя сейчас – от Смайла же не дождешься никаких пояснений.
-Я попробую. Ничто ведь не помешает мне уехать, если такая жизнь будет не по мне. К тому же, папа’ такой невыносимый. Долго я в любом случае не выдержу. Но, боюсь, вы это знаете лучше меня.
Левитт постарался не придавать ее словам значения, будто она все знает и говорит именно об этом.
-Ну, он… эм… приятная компания, если просто отдыхать с ним в салонах или клубах Вейлгардена. В остальное же время, не имею чести знать. Он достаточно… одинок, чтобы был кто-то знающий, каково с ним жить.
-Расскажите мне о Вейлгардене. И о Махогани Холле. Все эти названия для меня как сон, уже почти забыты.
Вор с охотой выполнил ее просьбу, поражаясь тому, что проведя столько лет среди откровенного отребья, она по-прежнему разговаривает и ведет себя, как маленькая леди. Впрочем, так она разговаривала только с ним и со Смайлом, с командой же она поминала дьявола через слово и ни разу ни к кому из них не обратилась на «вы».
Беседа их длилась до тех пор, пока штурман не окликнул их, как «голубков», и не повелел Левитту влезть на марс, чтобы осмотреть окрестности. Грампи попрощалась с ним и выразила надежду, что в Лондоне им удастся пообщаться в более приятной обстановке. Юноша попросил себя не обольщаться на ее счет, так как заводить с ней какую-либо интрижку означало изрядно рисковать теми привилегиями, что он получал от Смайла, а лишаться их ради молоденькой девочки было бы глупо и недальновидно.
Утро следующего дня прошло довольно мрачно, в свете того, что во время смены вахты был пойман один из картежных дружков Левитта – тот самый с заостренными зубами. Он попытался сняться с корабля на шлюпке с изрядной долей общей добычи. За свое преступление ему пришлось понести немедленное наказание, и вся команда вынуждена была наблюдать за тем, как несчастного протаскивают под килем корабля. Смайл в честь этого произнес прочувственную речь о том, как он сожалеет об отсутствии товарищества среди экипажа, и его красноречие в конце концов завершилось тем, что он велел выбросить за борт «эту падаль», когда все ещё дышащий, но похожий на кусок мяса матрос показался с другой стороны борта. Левитт старался смотреть на черную гладь воды, блики фонарей и что угодно, но не на изрезанного хищным подморским бентосом партнера по картам. Он бы с удовольствием не присутствовал на казни, но это бы только добавило экипажу лишних поводов для насмешек. Команде и юной леди Смайл очень понравился этот эпизод, и они с энтузиазмом обсуждали его за ужином. Левитт в это время без аппетита черпал ложкой корабельную стряпню, и подсчитывал, как долго ему ещё придется торчать на осточертевшем судне.
***
То, что на обратном пути Смайлу вновь совершенно нечем было заняться, свидетельствовало приглашение, которое Левитт получил за два дня до прибытия с доставкой в собственный гамак. Приглашение было выполнено по всем правилам высшего лондонского света – на надушенной карточке с золотым тиснением, с витиеватой подписью Смайла, в завитушках которой можно было запутаться взглядом. На ней размашистым почерком было написано, что «вечером сего дня в каюте мистера Смайла состоится ужин», на который приглашены только «самые близкие и сердечные друзья». Так же там помечалось, что на ужин следует прибыть причесанным, вымытым, побритым и в чистой рубашке.
«Где я тебе найду чистую рубашку, спятивший ты франт…», пробормотал себе под нос Левитт, и до обеда занятый работами на реях, даже не вспоминал про эти дурацкие требования. Во вторую половину дня юнга позвал его к корабельному коку, и там, на кухне его ждала бочка с едва теплой водой, кусок мыла, бритва и зеркало.
Пока кое-как постиранная одежда сушилась над очагом, Левитт распил с коком бутылку бренди и заплатил за все эти удобства и роскошь тем, что в очередной раз прослушал историю про несчастную девушку и иллюминатор. Кок жаловался ему, что на сегодняшний вечер у него заказано страшно сложное меню, и он в жизни таких вещей не готовил, и все утро мистер Смайл самолично объяснял ему, как и что делать или подавать к ужину.
К моменту, когда надо было заявиться в каюту Смайла, одежда Левитта была все ещё сырой и страшно измятой, и ему пришлось напялить ее в таком виде, чтобы успеть вовремя. В каюте был накрыт стол на четырех персон, за которым уже сидела Грампи, тоже в выстиранной блузе, явно забавляющаяся всей этой ситуацией, и капитан, наряженный в потрепанный камзол, с подстриженной бородой, и чувствующий себя не в своей тарелке. Смайл хлопотал над столом, откупоривал вино и объяснял что-то капитану, ежесекундно вставляя в свою речь какое-нибудь французское словечко. Заметив прибытие Левитта, он вытянул в его сторону указательный палец и по-французски приказал стоять на месте. Вор с недоумением повиновался, обмениваясь понимающими взглядами с Грампи – оба знали, что такое мириться со странностями организатора этого скромного и нелепого торжества.
Смайл снял по спинки своего стула галстук-косынку, в котором Левитт прибыл на корабль, подошел к юноше, обогнув стол, и без всякой застенчивости принялся повязывать галстук на его шее, игнорируя изрядное смущение всех троих гостей.
-Вот,- удовлетворенно огладив узел, объявил мужчина.- Теперь ты можешь присоединиться к приличному обществу.- После этого он учтиво отодвинул стул, предназначенный для вора, и пригласил того садиться.
Неловкость, которую теперь ощущали приглашенные на ужин, была сглажена непрерывной болтовней Смайла, который трепался обо всем на свете, начиная от судоходства, заканчивая модой в императорском дворе. Грампи с охотой расспрашивала его обо всех этих вещах, и, расслабившийся от выпивки капитан тоже смог включиться в разговор. От Левитта требовалось всего лишь время от времени говорить «Да, мистер Смайл» или «Разумеется, мистер Смайл» и давать краткие уточнения, если тот забывал какое-нибудь имя или обстоятельство. Гоняя по тарелке подозрительного вида мидию, он мечтал о том, как через день-два встретится в пабе с Барни и Волкой, закажет там выпивку на всех и по секрету расскажет им о Железных островах, дурацкую историю про иллюминатор и про Парламент Мух.
Наконец, когда капитан объявил, что ему нужно идти в обход корабля, проверить вахтенных, скорость хода корабля и топку, все засобирались по своим каютам и спальным местам. Грампи удалилась к себе, сказав на прощание, что чрезвычайно рада столь скорому прибытию в город. Капитан распрощался с ними, заверив, что к завтрашней ночи Лондон должен появиться на горизонте. Левитту Смайл не позволил уйти, поинтересовавшись не хочет ли он последнюю ночь на корабле провести в удобной постели. Вор заверил его, что совершенно не против такого поворота событий, и Смайл на это достал из своего бара запыленную бутылку, которую, по его словам, хранил для того, чтобы отметить успешное завершение путешествия, проворковав при этом «с кем ее распить, как не с любезным другом».
Чокнувшись со Смайлом, Левитт сделал первый глоток, скривился и, заглянув в бокал, предположил:
-Кажется, твое вино испортилось. Какой-то у него странный вкус.
-Разрази тебя гром, Левитт,- возмущенно всплеснул руками Смайл.- Бьешься над тобой, бьешься, надеясь, будто из того, что я подобрал в канаве, выйдет приличный молодой человек, разбирающийся в этикете и винах – а все без толку! Ничерта оно не испортилось! Это изысканный напиток, изготовленный из превосходного винограда, выросшего на Поверхности в солнечной Италии! То, что ты привык пить всякую дрянь, не означает, что вино должно подстраиваться под твои жалкие мещанские вкусы!
Левитт, озадаченный пространностью тирады, безропотно позволил Смайлу долить себе бокал до краев, и когда тот сказал «Пей!», задержал дыхание, чтобы не чувствовать горечь прекрасной солнечной Италии, залпом выпил эту откровенную бурду.
Смайл, с преувеличенным вниманием проследив за этим, кивнул и допил свою порцию. Левитт мог поклясться, что тот задерживал дыхание точно так же. Но дальше думать об этом не стал, так как Смайл притушил пальцами свечи и притянул его к себе.
***
День начинался просто великолепно. Матросы, вдохновленные перспективой прибытия и дележа добычи, пели песни, смеялись, шутили и выполняли обычные работы с радостью и энтузиазмом. Левитт был рад всему этому не меньше экипажа. Он даже почти простил Смайлу свою ссылку на работы на рангоут. Но это не отменяло того, что он пресытился Смайлом и его выходками на месяц вперед, так что все его надушенные приглашения и записки будут благополучно пылиться в ящике для почты, и Левитт даже пальцем не пошевелит, чтобы прочесть хоть одно.
В обед на корабле внезапно началось необычное движение. Кок с помощью нескольких юнг внезапно выкатил на палубу два бочонка спиртного, а так же целый таз кубков и кружек. Матросы, весьма заинтересованно поглядывавшие на бочонки, начали спускаться с мачт и подниматься из трюма. Юнги побежали разыскивать остальных членов команды, трубя общий сбор на верхней палубе. Хозяин корабля, самолично вручив кубок капитану, взобрался на мостик, где благосклонно наблюдал за суетой внизу, вертя в руках свое вино. «Речь… Речь… Ром!..», прокатились шепотки по собравшимся, причем последнее слово звучало наиболее счастливо. По сигналу Смайла кок принялся наполнять кубки и кружки вожделенным напитком, расставляя их на принесенном столике. После того, как были приготовлены сосуды для всего экипажа и всех пассажиров, импресарио сделал небрежный пригласительный жест, и матросня с радостью оккупировала стол, передавая кружки над головами. И когда каждый получил свою выпивку, все с благоговейным видом замерли, уставившись наверх, нетерпеливо ожидая, когда же можно будет без зазрений совести приложиться к угощению.
-Друзья!- наконец, громогласно объявил Смайл, когда посчитал, что все внимание, наконец, обращено на него.- Поскольку спустя несколько часов все мы будем чрезвычайно заняты делами насущными, позвольте мне сейчас украсть несколько минут вашего времени, чтобы выразить вам свою признательность за этот поход! Сердце мое просит настоящего пира, но, увы, капитан открутит мне голову, если я напою вас до смерти до того, как мы пришвартуемся,- мужчина снисходительно выждал, пока волна смешков в толпе затихнет.- Благодарю вас за то, что вы были со мной в час, когда я сумел добыть небывалое сокровище, и я, конечно же, имею в виду свою дорогую Грампи!
Экипаж с криками «Хей!» махнул кубками в сторону девушки, которая стояла у борта рядом Левиттом и едва успела отвлечься от шептания какой-то гадости о своем отце ему на ухо.
-Хвала морским богам - Камню, Шторму и Соли - за то, что уже сегодня ночью мы, отягченные золотом, пойдем по портовым девкам и кабакам, и я надеюсь, что каждый из нас получит именно то, чего хочет и заслуживает,- продолжил Смайл и вскинул свой кубок.- За вас, мои дорогие! И за тех, кто не вернется домой, чтобы мы могли наслаждаться жизнью!
Над Подморем грохнул гром восторженных воплей, и ром полился в глотки, жгучий и душистый, несущий счастье и забвение.
Левитт опустил свою кружку, не подозревая, что следующие минуты будут преследовать его в кошмарах до конца жизни. Он ещё успел подумать, что проклятье постигло «Потустороннего», и здесь испортилось все спиртное - или же с ним самим после стольких дней качки что-то сталось не так, но мысли его быстро переключились на Грампи, которая почему-то резко вцепилась в его плечо, пошатнувшись. Ее кубок, расплескивая жидкость, покатился по доскам.
-Эй, что с тобой?- Левитт поддержал ее одной рукой, озабоченно пытаясь поймать ее взгляд, но девушка не отвечала, а ещё больше заваливалась на него, обмякнув, в конце концов, полностью. Вор повернулся к команде, чтобы позвать на помощь кого-нибудь сведущего в медицине, но слова застряли у него в горле, так как на палубе почти беззвучно, только с тихими хрипами и стонами, падали друг на друга остальные члены экипажа. Кто-то пытался ползти, будто в надежде спастись, раскатывая в стороны пустые кружки, кто-то тянул скрюченные руки вверх, а кто-то, согнувшись, держался за горло. Светлый ром заливал палубу, блестя и бликуя в сиянии газовых фонарей, которые раскачивались на ночном ветру. А над всем этим безмолвно стоял длинный темный силуэт с фосфоресцирующими праздничными глазами.
Левитт, ощущая себя очутившимся посреди дурного сна, выронил безжизненное тело девушки и с ужасом уставился в свою кружку, где все ещё плескался яд, призывно пахнущий ромом. Его замутило, в глазах потемнело, палуба закачалась под ногами, но смерть не шла к нему. Зато, когда замер последний человек в этом месиве тел, к нему пошла длинная монструозная тень с мостика.
Левитт панически попятился к борту, роняя ром, который слепил в черных змей волосы мертвой девушки. В полубессознательном состоянии он решил, что этот человек идет, чтобы добить последнего оставшегося в живых пассажира.
Но Смайл остановился в нескольких шагах от него, с обычным своим благодушием осматривая десятки скрученных и распростертых тел. Поцокав языком, он проговорил:
-Кажется, здесь придется долго прибираться, как думаешь, дорогой?
Он посмотрел на вора, который прилип спиной к борту и таращился на него, как на дьявола, выбравшегося из морских глубин.
-Можешь выдыхать,- насмешливо продолжил Смайл.- Все осталось позади. И для прибытия в Лондон нам нужно немного поработать. Видишь ли...
-Она же твоя дочь...- выдавил из себя, наконец, вор.- Ты же нашел ее... Она ведь...
Смайл внезапно поменялся в лице. Глаза его превратились в две злобные щели, он выхватил откуда-то из-за пояса длинный нож и в несколько размашистых шагов оказался перед Левиттом. Тот знал, что надо спасаться от него - бегством, или как угодно - но не смог пошевелиться. Смайл схватил руку юноши, вставил в нее рукоять ножа и вздернул лезвие к своей шее, после чего прошипел ему в лицо:
-Ну, так что же ты стоишь, а? Если взялся меня судить, так доводи дело до конца, маленький вор. Давай же! Прикончи меня, если я этого заслуживаю! Или ты как всегда трусишь?!
Левитт со второй попытки выдернул свои пальцы и отодвинулся от него, Смайл рассмеялся. Презрительно и жутко. Засунув нож на место, он продолжил:
-В таком случае, захлопни пасть, собери сопли и марш в топку. И разведи там огонь пожарче. А после полезешь собирать паруса, надеюсь, что в твоей пустой голове осталось хоть что-то из того, что объяснял тебе капитан. Живее!- прикрикнул он, видя, что тот все ещё стоит.- И не заставляй меня жалеть, что я оставил тебя.
Левитт под давлением его взгляда сделал шаг, другой, споткнулся о руку штурмана, а затем развернулся и действительно пошел к топке.

***

Дальнейшие часы проходили для него как в тумане. Впрочем, впоследствии он вспоминал все происходящее довольно четко. Они со Смайлом перетаскивали тела в трюм, бросали их в огромную корабельную печку, и ожидали, пока те прогорят до костей. У Левитта напрочь отбились обоняние и слух, и он почти не различал, что там Смайл говорит насчет «мы же не хотим, чтобы они вернулись к нам из томб-колоний, поэтому надо сжечь тела, чтобы ничего от них не осталось.» Пока печка чадила смрадным дымом, Смайл, прилежно изучивший за две недели тонкости управления кораблем, правил к западу от лондонского порта, к гротам и пещерам, где жили только крысы и их пастухи. Левитт, взмыленный от такого количества работы, скакал по реям и тросам, убирая или ставя паруса в одиночку, насколько вообще позволяли его силы и умения.
Заведя судно в один из гротов, Смайл отправил Левитта отковыривать буквы с борта корабля, а сам жег судоходные журналы, карты, свои книги, документы экипажа и прочие вещи, по которым можно было опознать корабль или команду. В завершение всего Смайл до неузнаваемости изуродовал топором Коломбину на киле, а после того, как все добытое золото и украшения были погружены в шлюпку, поджег такелаж и паруса.
Когда Левитт и Смайл сели в лодку сами, та едва ли не черпала краями воду, столь тяжелой была ее драгоценная ноша. Длинные каменные коридоры, заполненные водой, вывели шлюпку к пустошам, из которых уже виднелись далекие огни Фоллен Лондона. У каменистого берега речушки, которая, несомненно, впадала в Украденную Реку, к удивлению Левитта, их ждал экипаж с возницей.
Смайл сердечно поприветствовал своего человека, после чего без особых раздумий перерезал тому горло. Напялив на себя его шляпу и плащ, а так же вывернув для приличия его карманы, он помог Левитту перетащить добычу в повозку. Вор, совершенно вымотанный и физически и эмоционально, в любой момент ждал, когда же Смайл вытащит нож в последний раз на его памяти, но тот пригласил его садиться с собой, и лошади неторопливо повезли их к шпилям и фонарям города. Едва колеса загремели по брусчатке дороги, Левитт вынырнул из полузабытья, в которое провалился едва они тронулись. Оглядевшись в знакомой окраине Уилмот Энда, он выпрямился и осторожно посмотрел на Смайла. Тот очевидно тоже устал, темные круги залегли у него под глазами, но он был сосредоточен на правлении. Впрочем, как только вор пошевелился, он обратил на того внимание.
-Что, уже хочешь сойти?- поинтересовался он так, будто они возвращались с долгой увеселительной прогулки.
-А можно?- настороженно спросил вор в ответ, машинально следя за его руками.
-Ты можешь заночевать у меня в коттедже, если хочешь.
Левитт отрицательно помотал головой. Все это выглядело так, будто Смайл вполне мог оставить его живым. Тем не менее, он изрядно удивился, когда мужчина действительно остановил лошадей посреди улицы.
-Твое желание - закон, - лицемерно заявил он и потянулся длинной рукой в окошко повозки. Вернулась его рука с пригоршней драгоценных камней, и Смайл ткнул ею в грудь вора, чтобы тот подставил ладони.
-Ты вел себя, как хороший мальчик, поэтому заслужил,- сказал он, ущипнув Левитта за щеку.- Спрячь хорошенько, иначе не дойдешь до своего чулана. И...- он манерным жестом подкрутил один из своих усов.- Я человек слова, поэтому на неделе начнем оформлять документы на погреб, который я тебе обещал. Договорились?
-Да.
Левитт кое-как распихал по карманам подачку, ему показалось даже, что какой-то из камешков вывалился на тротуар, но ему было все равно. Спрыгнув на брусчатку, он повернулся к Смайлу, молча вскидывая руку в прощальном жесте. Мужчина не торопился отъезжать. Глядя на него сверху вниз, как будто что-то обдумывая, он сказал, наконец:
-Ты же понимаешь, что я буду щедр и любезен с тобой только до тех пор, пока ты не начнешь делать или говорить всякие глупости. Ни к чему кому-либо знать, что ты куда-то ездил, правильно?
-Конечно, мистер Смайл.
-Рассчитываю на твое благоразумие, дорогой. Доброй ночи,- он тронул уголок шляпы.
Левитт кивнул ему и проводил взглядом повозку.
До своих апартаментов в Спайте он добрел только к рассвету. В голове его медленно и болезненно ворочались мысли о том, как беспробудно и неутомимо он будет пить в последующие дни, надеясь забыть то, что он сегодня видел. Укладываясь в постель, не раздевшись и даже не вынув из карманов драгоценности, он вспомнил о том, как там в трюме лежала и ждала своей очереди юная мисс Грампи Смайл. Белая, тонкая, с прекрасными черными волосами-змеями, с алым шарфом падающим с головы на грудь. Девушка, которая желала увидеть забытый город детства. Заметив то, как Левитт смотрит на нее, Смайл тогда сказал: «А она ничего получилась. Нравится?» - «Пожалуйста, заткнись»,- проговорил ему вор, отводя взгляд.
Лежа в неразобранной постели, разделенный береговой полосой и знакомыми улицами Падшего Лондона от всего этого, он вспомнил, какими были ее последние слова. Те самые, что она прошептала ему на ухо.
"Он такой самодовольный болтун..." - сказала она, и в словах ее звучала любовь.

16.20 16.06.2015 (Минск)

спойлерный арт от Волки

@темы: фанфик, мая творчасць, житие мое, fallen london, ангст

---

И снова братюни

@темы: хрень, житие мое

---

Black opium

Давно не было моих адовых порисовашек. Все ещё Fallen London, родимый.

тыц в продолжение

Бонусный доктор Шмель

@темы: мая творчасць, фанарт, echo bazaar, fallen london

---

Братюни

06.07.2015 в 12:24

Пишет  .меню.:

<127> Два пидараса
Два рисовальщика решили прославится -шуткует-
В соодружестве с [VoLkA] решили создать очередное художественное заведение всекте.

vk.com/alternativeanatomy

Заходите на огонёк \*0*/ Будем рады.

---

венгерские штучки

Название: Навсегда в Будапеште
автор: Bastet Seimoore
жанр: оридж


1

Мне ужасно надоела пасмурная погода. Иногда кажется, будто я уже и не помню, как выглядит солнечный свет, будто серое молчаливое небо – это все, что я видел с рождения.
На дворе глубокая осень, но мне совсем не холодно – я сижу на крыльце школы, болтая ногами, закатав рукава и штанины. В карманах моих полно тыквенных семечек, стащенных из кладовой завхоза. Наверное, весною они должны были отправиться на грядки, которые нам придется вскапывать и полоть в поте лица. Эх, я останусь в памяти прочих воспитанников школы всего лишь безымянным героем, лишившим их необходимости корячится над чахнущими тыквами… Хотя, скорее всего, на какой-нибудь воскресный ужин из города приедет машина, загруженная овощами для пирогов, и запас завхоза будет легко восстановлен… И вот тут опять должен буду появиться я. Бесконечен и цикличен наш земной круг существования.
Я, поглощенный глубокими философскими мыслями, смотрю вдаль, на уходящую в черные леса и туманные поля дорогу, по которой обычно приезжает машина с продуктами или автобус с посетителями, учителями и родителями.
Своих сестер и маму я не видел уже несколько месяцев, и последнее письмо от них было коротким, сумбурным и непонятным. Сколько его ни перечитывал, не могу вспомнить, о чем оно. Да и не так это важно. Совсем скоро у нас закончится карантин, и они приедут сюда, привезут подарок, как раз ко дню рождения – может книжек каких, а то свои и библиотечные я уже перечитал, - и подленькое чувство непонятной тоски пройдет.
Я сижу здесь, прекрасно зная, что с минуты на минуту должен начаться урок. Но я жду, когда же приедет эта чертова машина с продуктами. Я хочу просто увидеть хоть какой-нибудь транспорт, приближающийся к нашему интернату, чтобы поверить, что мы всё ещё связаны с внешним миром.
- Иштван, - раздается у меня за спиной, я прекращаю методично выплевывать белую скорлупу на крыльцо и оборачиваюсь.
В дверях стоит Марьяна Сонди, преподаватель химии, она смотрит на меня без капли осуждения или возмущения (завхоз кинул бы в меня шваброй или веником с криками о том, что я должен убрать весь свой мусор).
- Иди на урок, ты же опоздаешь, - говорит она.
Марьяна дожидается, пока я поднимаюсь, отряхиваю брюки и, засунув руки в карманы, иду к ней. Далее мы вместе направляемся в кабинет. Запах её духов опутывает меня, как змея.

2

Старая Эржебет задала писать эссе на тему своего будущего. Ну неужели ей будет интересно это читать? Даже мне не интересно читать свое собственное сочинение. Разве нельзя дать задание вроде придумывания версий разрешения какой-нибудь запутанной ситуации? Глядишь, совместным мозговым штурмом сделали бы что-нибудь полезное. Но нет, мы все пишем про свою дальнейшую жизнь, как будто не думали о ней уже сто раз до этого.
Мой сосед по парте, Петер, встрепанный и нескладный, как марионетка, кажется, получает удовольствие от процесса. Беззастенчиво глядя в его тетрадь, я читаю следующее:
«… быть моряком, чувствовать ветер, солнце и морские брызги на своем лице. Как бы я хотел иметь сильные руки и ноги, чтобы взбираться на мачты, откуда виден край земли…»
Господи, Петер, ты это серьёзно? В Венгрии же нет никакого моря! Или ты собираешься быть паромщиком на Дунае? С твоим нынешним денежным положением и учебной успеваемостью вряд ли ты когда-нибудь покинешь страну и увидишь море. Впрочем, кто сказал, что мое сочинение менее романтично?
«…детектив – это умудренный опытом циничный человек, который никогда не устает узнавать новое и никогда не сдается, пока не достигнет цели.»
Дурацкое предложение, насквозь наивное, однако оно длинное и занимает целых три строчки, и какой же я буду идиот, если вычеркну его, нанеся ущерб своему и так не особо длинному труду.
Старая Эржебет смотрит на нас, как рептилия, не мигая и не шевелясь – она видит каждого, и каждый знает, что она видит его. Смотреть на Эржебет не особо интересно – в гляделки у неё никогда не выиграть, а в белых, как творог, волосах и лице нет ничего примечательного. То ли дело Марьяна…
На химии никто из нас не может ничего запомнить, потому что настоящая реакция проходит не в колбах, а в сердце каждого из нас. У Марьяны длинные светлые волосы, томные глаза и струящиеся шали. Вообще, она годится нам в матери, однако никакая сверстница не смогла бы затмить в нашем воображении её роскошные формы и заинтересованный взгляд. И самое прекрасное в ней то, что ни один из нас никогда не чувствовал себя идиотом, разговаривая с нею – как ей удается беседовать с нами, уберегая от этого чувства, настоящая тайна.
От скуки начинаю рисовать каких-то тараканов на полях тетради, останавливаюсь только, когда понимаю, что их на странице уже больше, чем текста. Раскусив колпачок ручки и нарисовав на руке морской якорь, я не выдерживаю и поднимаю руку:
- Можно спросить? А когда закончится карантин?
Все двадцать пар глаз одноклассников и учителя смотрят на меня. Забавные ощущения – будто все здесь меня испугались.
- Барток, ты уже написал работу? - спрашивает Эржебет.
- Нет, но ответ на мой вопрос очень важен для её дальнейшего написания.
- Осталось восемь минут до конца занятий, - оповещает преподавательница, поднимаясь во весь свой угрожающий рост. - Надеюсь, вы все укладываетесь в срок.
Ясно. Мой вопрос проигнорирован. Многие мои вопросы в этой школе игнорируются - вероятно, жизнь готовит меня к моему будущему, и уже со школьной скамьи я вынужден узнавать все сам.
- Иштван, ты что, так и сдашь свою работу? - шепотом вопрошает Петер, оторвавшись от своих морских приключений и глядя в мою тетрадь.
- А что? Тут нужно читать между строк, - отвечаю я, любуясь на своих тараканов.
«Как бы то ни было, все тайное становится явным, - дописываю я последние строки. - И даже вам не удастся от меня что-либо скрыть.»

3

После обеда у нас большой перерыв, за которым следуют занятия спортом или гимнастикой. Я мысленно настраиваюсь на то, чтобы изобразить растяжение. Во внутреннем дворе, где мы занимаемся, лежит старая выбитая плитка, споткнуться там можно в каком угодно месте. В моих планах есть занятия поинтереснее, чем изображение журавлика по свистку преподавателя гимнастики.
- Вы слышали о том, чтобы заболел хоть кто-нибудь, кроме Флориана? - интересуюсь я у своих приятелей, рассевшихся на подоконнике, как голуби.
- Я думаю, кто-то из персонала тоже заболел. Какая-нибудь кухарка.
- Разве это повод сажать на карантин всю школу?
- Наверное, они сами толком не знают, что это за вирус.
- Или не знают, как это лечить. Ведь Флориан все ещё в подвалах.
- А кто-нибудь хоть раз был в подвалах?
- Меня как-то раз отправляли туда за бинтами. Там как будто целый этаж рабочих помещений.
- Все равно это странно. А почему мы не выйдем на улицу, почему мы сидим здесь все время?
Мои товарищи иногда устают от моих вопросов. А мне нужно все время спрашивать, иначе я совсем потеряюсь в ситуации. Вот сейчас я потерян, потому что они мне не отвечают. Никто из них не хочет идти наружу. Как будто там есть что-то, о чем не знаю только я один.
- Пойду в раздевалку, - после их долгого молчания сообщаю я.
- Угу, - отвечают они нестройным хором.
Я иду к выходу, чтобы хоть несколько минут посидеть на крыльце и глотнуть свежего воздуха. Проходя мимо учительской комнаты отдыха, в приоткрытых дверях я вижу старую Эржебет. Она сидит над нашими тетрадями с сочинениями, и по лицу её градом катятся слезы. Это не слезы умиления. Это какие-то очень жуткие и отчаянные слезы.
Выходя на улицу, я с удовлетворением думаю о том, что был прав: эти сочинения ни к чему хорошему не приведут.

4

Добрая половина воспитанников завидует мне, потому что я один из немногих, с кем Марьяна проводит индивидуальные занятия по химии. Нет, я не силен в химии. И не такой уж и отстающий. Марьяна сама выбрала, с кем бы хотела заниматься, и, как правило, большую часть времени мы просто общаемся.
Я смотрю на схему образования трипептида, открытую в учебнике, и понимаю, что к концу занятия вряд ли выясню, в чем тут суть.
Марьяна ходит по кабинету и поливает растения в горшочках. Я сижу за учительским столом и лениво наблюдаю за её перемещениями. Растения действительно давно пора полить, а то почти все они выглядят увядшими.
- Госпожа Сонди, а у вас есть муж? - спрашиваю я, ибо этот вопрос гложет многих моих друзей, а спросить раньше я как-то забывал.
- Был когда-то давно, но, когда у меня родился ребенок, он уехал и больше не вернулся.
- Он умер?
- Я надеюсь. Было бы обидно, если бы у него была другая причина не вернуться.
- Значит, у вас есть сын? Или дочка?
- У меня был сын, - Марьяна ставит миниатюрную лейку на парту и, плотнее закутавшись в шаль, смотрит в окно. - Но, к сожалению, и он меня покинул.
- Тоже уехал? - интересуюсь я, пытаясь поставить ручку вертикально на край стола.
- Ты знаешь, что такое прогерия?
- Нет.
- Болезнь преждевременного старения. То есть мальчику может быть 12 лет, а он выглядит, как глубокий старик.
Я смотрю на неё в замешательстве – то есть её ребенок так болен?
- Он был на три года младше тебя, когда умер.
- Это ужасно, - искренне говорю я, не представляя, как она может оставаться такой приятной и улыбчивой, если ей довелось такое пережить.
Интересно, как же он выглядел. Но вряд ли стоит просить фотографии, это уж совсем некрасиво.
- Старость вообще ужасна, - продолжает Марьяна, вновь берясь за лейку. - Если бы существовал способ её остановить, то я бы сделала все. Но, к сожалению, я всего лишь учитель химии - будь я ученым, именно это меня и волновало бы…
- Никогда раньше не задумывался о том, чтобы бояться её.
- Это естественно, у тебя ведь такой возраст. Тебе кажется, что у тебя вся жизнь впереди. А ты бы хотел остаться вечно юным?
- То есть вечные четырнадцать? Или можно немного подрасти и так остаться? Я бы предпочел немного подрасти. А потом никогда не умирать.
- И что бы ты делал?
- Я бы разбирался в причинах смерти других. Смерть была бы очень обидной в мире, где люди могут жить вечно.
- Ну что там с трипептидом? - спрашивает Марьяна, склоняясь над батареей кактусов.
Я с досадой возвращаюсь к учебнику, уж лучше бы мы ещё поговорили о вечной жизни, это гораздо интереснее и понятнее.

5

Я уговорил Петера выйти наружу. Уже смеркается, туман ползет со стороны леса и выложенные камнем дорожки выглядят синими в мрачных осенних сумерках. Я иду по ним, стараясь не наступать на линии, Петер медленно волочется сзади.
- Нас накажут. Заставят чистить картошку на кухне, - нудит он.
- Сомневаюсь, что там есть какая-нибудь картошка, - отвечаю я, оглядываясь на внушительную громадину дома-интерната. Почему-то в такую темень не светится ни одно окно, выглядит это пугающе. - Я не видел машину с продуктами уже много дней.
- Так и я её вижу раз в месяц, и это не значит, что её нет в остальные дни.
- Ты ведь сказал, что ходил в подвал за бинтами. То есть, ты бывал в медпункте?
- Да, а что?
- Там есть койки?
- Там есть комната с койками, но я туда не ходил.
- Значит, теоретически, Флориан и остальные заболевшие должны быть там?
- Наверное.
- Как думаешь, почему нам не дают прививок и лекарств?
- Может, это не лечится?
- Думаешь, есть болезни, которые сами проходят?
- Ну, насморк, например.
- Так от насморка же школы не закрывают на карантин.
- Чего ты от меня хочешь, Иштван? Я ничего не знаю. Почему бы тебе не поприставать к учителям?
- Ты же знаешь, как они на меня реагируют. Отмалчиваются, и все.
Дорожки заканчиваются слишком неожиданно. Это странно, мне всегда казалось, что они выводят за ограду и превращаются в тропки. Но нет, они тонут в траве в совершенно неожиданных местах.
- Я думаю, проектировщик этого места был пьяным, - говорю я, глядя себе под ноги.
- Иштван, пойдем обратно. Уже холодно.
Я смотрю на него и понимаю, что это просто отговорка. Ему не холодно. И мне тоже. Я не понимаю, почему они стали так боятся двора. Может быть, болезнь настигает всех именно здесь? Поэтому никто сюда не ходит? Но почему тогда меня никто не уведомил?
- Ну пойдем, - соглашаюсь я, разворачиваясь. - Ты не хочешь сходить со мной в медпункт?
- С ума сошел? Я не хочу заразиться, как Флориан.
- Какая тебе разница, если вы все и так в четырех стенах сидите? Ничего же не поменяется – в медпункте сидеть или в кабинете.
- Делай что хочешь, но я в этом не участвую.
Вот поэтому у меня много друзей. А одного-единственного нет. Они все рано или поздно говорят мне: «Делай что хочешь, а я – пас».
- Ладно, Петер, как скажешь, - говорю я, не чувствуя никакой обиды.

6

Бывали времена, когда из-за меня на ночь могли запереть всю комнату. В эту ночь я снова подвергаю всех такому риску. Если меня поймают, то ближайшую неделю спать нам под замком.
Наверное, никто из учеников не знает здание так хорошо, как я. Сотни раз я пробирался в кладовую завхоза и на кухню. У завхоза можно найти много отнятых или утерянных вещей, в том числе и книжек – я время от времени заимствую у него что-нибудь для собственного развлечения. На кухне можно стащить что-нибудь сладкое или подсыпать сахара в чай, а то кухарки вечно его жалеют. В последний раз я ввернул туда столько сахарной пудры, что чай горчил, и пить его было фактически невозможно.
В подвал я пока не пробовал попасть, поэтому действую наобум. Впрочем, в последнее время персонал был какой-то вялый, вероятно, на них меланхолически действовали карантин и приближение зимы. Никто не останавливает меня, никто не попадается на пути – как будто сама судьба благоволит мне, чтобы я пробрался вниз и все выяснил.
Дверь в медицинский кабинет заперта, но, пошарив по ней, я обнаруживаю торчащий в замке ключ. Ох уж эти взрослые, лень когда-нибудь погубит их.
В медкабинете чисто, темно и пахнет стоматологическими инструментами – жуткое место, однозначно. Через окно сочится неровный лунный свет, позволяющий не натыкаться на мебель. Он же помогает мне найти дверь в стене, ведущую, несомненно, к койкам заразившихся. Дергаю ручку, дверь не поддается, похоже, она заперта, а ключ от предыдущей к ней не подходит. Чуть выше на двери темнеет зарешеченное окошечко. Стучу по нему и шепотом зову:
- Флориан… Флориан, ты здесь?
За дверью слышится какое-то неясное шевеление.
- Ты не спишь? Ты там один? Эй, Флориан, скажи что-нибудь…
- Кто здесь? - слышу в ответ испуганный шепот.
- Это я, Барток Иштван, я на класс старше…
- Иштван? - шевеление становится более громким. - Ты выпустишь меня?
- У меня нет ключа. Ты там один?
- Что?
- Там у тебя кто-нибудь есть ещё? Ты один заболевший? Чем ты болеешь? Ты умираешь, нет?
- Господи… Господи, опять. Уйди отсюда! Сейчас же уйди… - шепотом начинает бормотать он.
Я недоуменно смотрю на дверь, приподнимаюсь на цыпочки, но все равно не дотягиваюсь до окошка.
- Флориан, все в порядке. Ты только скажи мне, что происходит.
- Уйди, я сказал! - он вдруг начинает орать и колотить чем-то по двери. Неслабо так колотить. Как будто спятил напрочь.
- Эй, ты чего? Не ори ты так, все же сюда сбегутся!
- Уходи! Убирайся! Уходи!
Отступаю на несколько шагов назад и опрометью бросаюсь к двери. К сожалению, не успеваю, в проеме уже стоит завхоз. Смотрит на меня презрительно, в своей обычной манере – это далеко не первая наша встреча в подобных обстоятельствах.
- Так-так, давно не попадал к директору, Барток? - ехидно спрашивает он. За безумными криками Флориана я его почти не слышу.

7

- Говорю же тебе, он сумасшедший!
- Из-за тебя нас опять будут запирать, - Петер смотрит на меня через стол с усталым осуждением. - Не нужно мне было вчера с тобой про медпункт разговаривать.
- Будто бы это что-то изменило, - отвечаю я, прихлебывая чай. Со времен моей последней кухонной выходки чай все время горький, как будто этот чертов сахар впитался в стенки кастрюли.
Петер вздыхает, оглядываясь на других обедающих. Кажется, он предпочел бы сидеть в столовой с кем угодно, но не со мной.
- Разве бывают инфекции, от которых сходишь с ума? - продолжаю допытываться я, совершенно не понимая, почему одному мне интересно, что происходит в этой школе.
- Да, и ты совершенно точно подцепил её ещё до похода к Флориану. Скорее всего, при самом рождении.
- Ну чего ты, Петер? Разве ты не хочешь увидеться со своими родителями? Разве тебя устраивает, что этот карантин совершенно липовый? Да тут явно скрывается что-то очень важное!
- Можно подумать, что твои детективные игры к чему-либо приведут. Лучше займись тем же, что и остальные, и не накликай неприятностей на наши головы.
Эх, Петер, а ты подавал такие надежды. И твое сочинение про моряка, которое ты написал на оценку «хорошо», тоже давало мне повод думать, будто ты способен выйти не то что за пределы Венгрии – за какие угодно пределы.
- Ладно, - примирительно говорю я, возвращаясь к еде. Теперь придется искать ещё кого-нибудь, кто будет согласен выслушивать мои диалоги с самим собой.
После обеда я иду помогать убирать в кабинете Марьяны. Мыть эти бесконечные пробирочки, протирать штативы, поливать безнадежно умирающие растения. Не самое худшее наказание за очередную провинность.
Пока я занимаюсь этой ерундой, Марьяна проверяет наше домашнее задание.
- Ты зачем полез вчера в медпункт? - спрашивает она, понаблюдав за мной какое-то время.
- Я пытаюсь разобраться с карантином. Он ещё долго продлится?
- Сколько нужно.
- Вот вы все так отвечаете, поэтому мне и приходится действовать самому.
- Не проще ли оставить все как есть и дождаться его окончания вместе со всеми?
- Может, кому-то и проще, но не мне.
- Это мило, - улыбается она. - Мне иногда кажется, что если бы мой маленький Йожеф выжил, он бы стал таким, как ты.
Я краснею от смущения и отворачиваюсь к растениям. Я и мечтать боялся о том, чтобы у меня была такая мама, как Марьяна.
- И все-таки, - продолжает она, - поумерь свои шалости, вся школа на ушах из-за тебя. Ты ведь действительно мог заразиться.
- А чем болен Флориан?
- А это, наверное, знают только директор и медсестра.
- Почему его не увезут отсюда?
- Так нужно.
- Ну вот, нет смысла у кого-либо из вас спрашивать.
- Действительно, нет, - соглашается она, продолжая на меня смотреть.
И сейчас мне от её взгляда почему-то совсем не хочется краснеть, скорее наоборот. Мне как-то не по себе.

8

Несколько дней я дожидаюсь, пока контроль надо мной пойдет на убыль. Глядя на своих товарищей, я начинаю думать, что у нас действительно есть причина сажать всех на карантин. Все какие-то нездорово апатичные, они ко всему равнодушны, как будто их совсем ничего не волнует. Как будто они не чувствуют себя отрезанными от внешнего мира, как я.
Разумеется, я выбираюсь ночью на очередную вылазку. Марьяна сама дала мне направление, в котором следует искать информацию. Нужно попасть в кабинет директора и попробовать найти там какие-нибудь документы, объясняющие происходящее.
Влезать в кабинет директора мне пока не приходилось, но я не боюсь сложных задач и совершаю все необходимые приготовления заранее. Фонарик я, как обычно, добываю у завхоза. Ключ краду внизу на вахте. В постели вместо меня остается внушительный ком одежды, с которым никто не пожелает разговаривать, так как мои соседи бойкотируют меня в последние дни. Сам я до наступления ночи сижу под столом в комнате релаксации.
Дверь в кабинет директора находится рядом с его спальней, поэтому действовать мне нужно крайне осторожно. Без препятствий пробравшись внутрь, я принимаюсь как можно тише перебирать бумаги в ящиках его стола. Ничего интересного и толкового мне не попадается – там лежат какие-то документы об отчетности, резюме сотрудников, расписания, бланки, бухгалтерские расчеты… Заслышав малейший шорох, я тут же выключаю фонарь и выжидаю минуту, прежде чем включить его вновь. Наверное, только моя ненормальная взвинченность и настороженность позволяют мне мгновенно среагировать, когда стоящий на столе телефон неожиданно звонит. Трубку я хватаю мгновенно и прижимаю к груди, напряженно вслушиваясь в тишину интерната. Кажется, никого этот звук не разбудил – из коридора не слышится ни голосов, ни хлопанья дверей.
Помедлив, я прикладываю трубку к уху, оттуда доносится мужской голос, прерываемый жуткими помехами:
- Вы меня слышите? Алло! Алло! Школа, ответьте!
Я неуверенно кашляю в трубку.
- Вы слышите? Скажите, что у вас происходит? Мы не можем до вас добраться, дороги развезло от дождей, и машины не могут к вам проехать. К школе направляется спасательная экспедиция, мы не получали от вас известия уже несколько недель…
- Что?
- Господи, да скажите же, что у вас происходит! Мы никак не можем с вами связаться. Вы прислали три недели назад извещение о том, что уходите вместе со всеми учениками на экскурсию в Будапешт. С вами все в порядке? Когда вы вернулись?
- В Будапешт?
- С кем я разговариваю? Это школа?
- Какая экскурсия в Будапешт? Вы о чем?
- Я вас не слышу, говорите громче! Гов…че… - связь прерывается, и в трубке воцаряется оглушительная тишина.
Я некоторое время продолжаю сидеть, прижав трубку к уху. Возле телефона лежит скомканный лист бумаги. Я медленно тянусь к нему, разворачиваю его и вижу, что это черновик какого-то официального письма.
«… школьники вместе с преподавателями едут на недельную поездку в Будапешт, организованную своими силами, поэтому какое-то время кухня в продовольствии нуждаться не будет».
Дата в письме значится концом сентября. Но мы ведь не отправлялись в эту поездку. Мы даже не слышали ни о какой поездке. Почему сюда звонят в такое время и говорят о какой-то спасательной экспедиции?
Пытаюсь набрать свой домашний номер, но телефон молчит так, будто никогда и не работал.
Внезапно в свете фонаря, направленном на телефон, замечаю, какой слой пыли лежит на столе. Такое ощущение, что здесь уже давно никто не сидел. Пытаюсь припомнить, когда я в последний раз видел нашего директора. Все в голове путается и не складывается…
Я поднимаюсь со своего места и иду в коридор, совершенно не понимая, что предпринять и у кого спрашивать, что происходит. В школе так тихо и пустынно, что мне кажется, будто я остался в ней совершенно один.
Дверь в учительскую не заперта, хотя я был уверен, что когда проходил мимо неё, все было закрыто. Иду туда – мне уже все равно, поймают меня или нет, может, так хоть что-нибудь прояснится.
Стол в учительской тоже пыльный, на нем в кучу свалены журналы и бумаги. На расчищенном участке столешницы лежит какой-то список. В самом верху его значится дата «29 сентября», под ней идет столбик торопливо записанных имен и фамилий с цифрами. Местами буквы размыты, как будто на них капали водой: «Капоши Петер – 11:28 утра; Буда Жигмонд – 11:36 утра; Дегеш Михай – 11:38 утра; Барток Иштван – 11:45 утра…»
Видя свою фамилию, я хватаю список и переворачиваю его, чтобы понять, что все это означает. На обратной стороне все тем же столбиком идут имена и указатели времени. Последней строкой в списке значится другим почерком: «Рохель Эржебет – 12:44», приблизив лист и фонарь вплотную к лицу, я читаю мелкую приписку: «Причина смерти учащихся по-прежнему не известна, предполагается отравление».
Лист выпадает из моей руки, я снова осматриваюсь и пытаюсь ущипнуть себя, чтобы убедиться, что не сплю.
- Забавно, что госпожа Рохель вела учет умирающих. Медсестра умерла одной из первых, и наша рациональная Эржебет решила, что список кому-нибудь поможет.
Обернувшись, я вижу сидящую в кресле Марьяну. Я не слышал, как она вошла, создалось впечатление, будто она все время была здесь.
- Ч-что это значит? - спрашиваю я, продолжая пребывать в растерянности от происходящего.
- Ты умер, Иштван, что тут непонятного, - женщина откидывается в кресле, глядя на меня доброжелательно и спокойно.
- Я сейчас проснусь.
- Если это угроза, то мне не страшно. Мы уже не можем спать.
Я поднимаю с пола список, не веря ни единой секунде происходящего. Просматриваю гротескно-длинный список учеников с указателями времени их смерти. Снова натыкаюсь на себя. Я один в этой школе Барток Иштван. И я умер в 11.45.
- М-мы?.. Мы все?.. - с трудом выдавливаю я.
- Да, несколько недель назад. Жуткий был день, ничего не скажешь.
В моей памяти будто сквозь туман пробивается видение столовой, в которой некоторых рвет под ноги. Там кто-то катается по земле, завывая и держась за живот. В оцепенении стоит возле учительского стола директор, кричит и рвет на себе волосы старая Эржебет.
- И я? - переспрашиваю тупо по инерции.
- Обычно ты соображаешь быстрее, - со вздохом говорит Марьяна, плотнее кутаясь в шаль.
- Но как это произошло? Кто это сделал?
- Ты, Иштван. Это сделал ты, глупенький.
«Марьяна смеется, запрокинув голову, светлые волосы переливаются на солнце. Ей, определенно, понравился мой рассказ о том, как я пробрался в кухню и подсыпал сахара в чай. «Подожди, - говорит она, от улыбки на её щеках играют милые ямочки, - у меня осталась сахарная пудра с лета. Засыпь её туда в следующий раз».
Я смотрю на неё с ужасом. Этого не может быть, это какой-то бред – я ведь в своей постели, я не пошел ни в какую ночную вылазку, это просто дурной сон…
- Ты зачем это сделала? Что ты мне дала? Зачем? Я не понимаю! Ты что, сумасшедшая?!
- Чш, не кричи – зачем кричать, если уже ничего не вернешь назад. Посмотри на это с другой стороны, теперь ты вечно юный. Ты никогда не постареешь, с тобой никогда не случится того, что случилось с маленьким Йожефом…
- Да ты же убила меня!
- Я все время смотрела на вас, и сердце мое разрывалось от того, что рано или поздно все вы состаритесь, а сейчас в моей душе царит такое спокойствие – теперь ничто вас не обезобразит, теперь ничего не изменится, теперь я смогу видеть вас молодыми и красивыми вечно…
Я разворачиваюсь и бегу прочь, не желая ничего слушать и не желая осознавать то, что она мне наговорила. Перед глазами стоит её безмятежное лицо, оно светится неземным счастьем и умиротворением. Лицо идеальной матери.
Я бегу, выкрикивая имена одноклассников и учителей в надежде, что кого-нибудь разбужу. Что кто-нибудь выйдет успокоить меня. Отругать за то, что я всех перебудил, за то, что влез, куда не следует.
Никто не выходит. Никто не слышит меня. Все мертвы.
Я врываюсь в незапертую столовую, залитую лунным светом из огромных окон. На полу лежат, скорчившись или чинно выпрямившись, мои школьные друзья. Следы гниения обезобразили их лица, рты искажены от страданий и предсмертных криков. Вот лежит Петер, кто-то аккуратно сложил ему руки на груди и прикрыл ноги скатертью. Вот Михай, скорченный в три погибели. Где-то среди них лежу мертвый и гниющий я. Никакого запаха я не чувствую, точно так же как не замечаю осеннего холода в нетопленных помещениях – на самом деле, я ведь уже давно ничего не ощущаю.
Я бегу к выходу из этого места - из здания, в котором в последнее время не горели окна, потому что некому было включать свет. Я натыкаюсь на запертую дверь. Она была заперта все это время. Я сползаю по ней и плачу, потому что понимаю, что, скорее всего, действительно никогда не проснусь. Никто не разбудит меня.

9

Что бы там ни говорила Марьяна, а соображаю я достаточно быстро.
Я сижу на своем обычном месте на крыльце и думаю, правильно ли сделал, выпустив Флориана. Парень совершенно обезумел от трех недель взаперти в доме, полном мертвецов. О несчастном Флориане, лежащем с температурой, забыли во время внезапно вспыхнувшей смертельной эпидемии. Он пил воду из унитаза и съел все растения в горшках, расставленных возле больничных коек. Кроме того, ему повезло, что у него оставались там гостинцы от приезжавших навестить его родителей. Вероятно, просиди он ещё неделю, мог бы помереть с голоду.
Флориан выбежал в ночь в чистое поле, следуя по дороге, которая вела к ближайшему городу. Может, и стоило подержать его в медпункте ещё какое-то время, ведь сюда направлялась спасательная экспедиция, которая обнаружит здесь сущий кошмар. Она нашла бы и Флориана и оказала бы ему всю необходимую помощь.
Черт знает, может, действительно, не так уж хорошо я соображаю.
- Знаешь, учителя достаточно быстро разобрались в происходящем, - раздается рядом со мной голос старой Эржебет.
Я смотрю на неё, белую и бледную, как моль. Она прислоняется к одной из опор крыльца и тоже смотрит на дорогу, уходящую в туман и темноту.
- Мы решили, что наилучшим выходом будет поддерживание старого порядка. Чтобы никто из вас не страдал. Может, некоторые ученики и догадывались, но только ты старался докопаться до сути.
Я молчу, боясь услышать упрек в том, что из-за моего непослушания и самодурства мы все мертвы.
- Знаешь, Иштван, меня глубоко растрогало твое сочинение. В нашем мире, где все убиты, твое призвание, пожалуй, самое невостребованное. Но ты занимаешься своими исследованиями с такой искренностью и жаром, как будто у тебя столько всего впереди, как будто у тебя есть то, чего уже нет ни у кого из нас. Поэтому я и поставила тебе единственному «отлично».
У меня дергается угол рта. Как будто эта оценка имеет значение перед фактом того, что моя мать получит мое полусгнившее тело для опознания и погребения.
- А что госпожа Сонди? Она, получается, покончила собой?
- Да. Она написала письма в несколько организаций, сообщая, что все мы едем на экскурсию, сделала несколько звонков, закрыла все входные двери на ключ и покончила с собой. Какая мерзавка. Впрочем, мне казалось, что она давно была не в себе, ещё до приезда в эту школу… Да разве меня кто-нибудь послушает? Но сейчас она, должно быть, счастлива.
- А завтра все будет так же, как обычно?
- Кто знает, что будет у тебя. Каждый из нас видит то, что хочет.
Я поднимаюсь на ноги, по привычке отряхиваю штаны и иду внутрь.
Понятия не имею, что увижу завтра, однако четко понимаю, что хочу увидеть, когда сюда ворвутся живые люди.
Они придут в учительскую и увидят там список умерших. Кроме того, они увидят там послание, где будет написано, кто это сделал. Чтобы на лице этой безумной всеобщей матери не было никакого умиротворения, чтобы её проклинали каждый родитель, каждая сестра и каждый брат, узнавшие о случившемся.
В мире, где все умерли, только у меня осталось дело к миру живых, и я им займусь.


0.07 14.04.2014 Минск


 

@темы: мая творчасць, фильмы, навсегда в будапеште, пейсательство

---

легко расправит крылья - железные перья

Провела выходные у Барона в "Стоеросовом поместье". Проект, конечно, на самой начальной стадии развития, однако замысел прекрасен. От переизбытка свежего воздуха и открытого пространства что-то даже алкоголь не действовал) Я уже и забыла, как прекрасно спать на полу и бродить по макушку в разнотравье.
Разве могла я пройти мимо лошадиного черепа?

больше "концептуальных" фото

И вот вам ещё ТАЙНА на десерт. На местном кладбище полно надгробий с изображением грибочков. В интернете ничего про этот символ нет. Клан грибников, не иначе.

@темы: фото, житие мое