Господин летающих вещей
«If you go where you want in Sin City, you can find there anything»
Ну и фик, конечно же. Памятуя об эпичности, в которую я склонна скатываться, в следующий раз хер жеш я соглашусь написать фик и нарисовать арт за неделю. Тем не менее, о фике: в "Городе грехов" мне понравилось слишком много вещей, чтобы их перечислять. Фразы Марва про Богиню так прочно засели в мозгу, что упорно не хотели оттуда убираться, пока я не включила их в текст.
Название: Rest In Piece.
Автор: Bastet Seimoore
Фэндом: Саус Парк
Рейтинг: R.
Пэйринг: Картман/Кайл.
Жанр: нуар, дарк-фик, маленькие проблески ангста.
Дисклаймер: ничего не мое, все принадлежит Мэтту и Трею.
Размещение: где угодно, только предупредите. ©
Предупреждение: пафос, АУ, пов Картмана, матюги, насилие, бред.
тыц
Чертовски жаркая ночь. Мерзкая комната в мерзком районе мерзкого города. Я смотрю на совершенство. Он говорит, что хочет меня. Я не хочу разбираться, как мне могло так повезти. Он говорит, что я нужен ему. Он пахнет так, как должны пахнуть ангелы. Он идеален.
Кайл. Он сказал, что его зовут Кайл.
Серые простыни отдают сыростью, потолок над нами обвис и будто покрыт трупными пятнами, по бугристым обоям медленно ползет мокрица. За окном шумит ветер, слякотно едут машины, поет полицейская сирена.
Рядом лежит он и тепло дышит мне в шею. Я никогда раньше не занимался сексом с людьми, которых должен убить.
Мне кажется, что его красные волосы горят в темноте. Если запустить с них пальцы, можно обжечься. Впрочем, я уже обжегся – ощутимо саднят следы, что он оставил зубами и ногтями. Я не хочу отсюда уходить, та часть моего тела, к которой прижимается он, не пошевелится, чтобы не разбудить его и не прервать это ощущение влажного дыхания на моей коже. Белеет хрупкое плечо во мраке, горят волосы. Я бы мог свернуть ему шею в одно мгновение.
Тикают часы, и до утра осталось гораздо больше, чем до конца его жизни. А может и до конца моего нормально существования. Я спятил. Я определенно спятил.
Он был первым, кого я увидел по приезде в город. Все правильно, я не местный – по своей воле я и дня бы не задержался в этой клоаке. Меня попросили привезти своих парней помочь какой-то родне босса разобраться с местными нью-джерсийскими крысами, которые утратили чувство реальности и нагло заполонили все привлекательные закоулки маленького городка – клубы с кислотой, притоны с порошками, окружную дорогу с рулевыми проститутками, подвалы с куревом и даже точки с поставкой оружия.
Я приехал сюда не потому, что позволяю боссу помыкать мною. Скорее причиной этому послужила искренняя любовь к своему делу: выкуривание подобного отребья из насиженных мест, погромы, расстрел ничего не соображающих идиотов, крики, мольбы, звуки ударов, звон бьющихся стекол, групповые избиения и изнасилования, сломанные ребра, зелень бутылочных розочек, лежащие неподвижно тела, хруст чьих-то пальцев под подошвой ботинка, черные матовые ручейки крови… Конвейерное уничтожение, эпические сцены насилия, тотальный геноцид. Я отдаю себе отчет, что родился не в свое время. Или был в определенном месте на определенной службе в прошлой жизни. Не зря же я и сейчас ношу на лацкане пальто значок со свастикой – золотой, сделанный под заказ, точно такой же, какие носили в Третьем Рейхе. Это моя дань уважения идейным вдохновителям.
Мы приезжаем на станцию, закутанную в серый бетон и мокрый снег. Я курю на платформе, слушая как за спиной выгружаются из вагонов мои парни. Они шумные, все обходят их стороной. Половина из них обривает головы, и каждый носит тяжелые ботинки со шнуровкой. Эти ботинки по-солдатски грохочут о перрон, месят в коричневую жижу едва сровнявшийся слой снега.
Над сумеречной равниной, куда утекают рельсы, дребезжит голос диспетчера. Состав громыхает, судорожно дергаясь, угрожающе шипит и воет, выпуская в небо жирный дым. Он упирается мордой в черно-белое ограждение, за которым возвышается цементный блиндаж – это конец его пути. Конечная станция.
На блиндаже неподвижно сидит парень. Протяни он руку – и в ладонь ткнется стальная пасть состава. Волосы и плечи его усеяны хлопьями снега – он сидит, скрестив ноги по-турецки на ледяном цементе, распахнутый плащ шевелится на ветру. Я смотрю на его слепяще-красные волосы, и моим глазам становится больно. Мне кажется, этот парень собирается с духом, чтобы совершить суицид. Чтобы на другой день сесть не на блиндаж, а на рельсы, и встретить поезд в последний раз.
Планы немного меняются. При встрече с нужным человеком я узнаю кучу нюансов и тонкостей, которые не позволяют мне начать свою работу немедленно. Кто-то кому-то должен, у кого-то какие-то связи, кто-то кому-то приплатил – в итоге мне говорят немного подождать. Гостеприимно угощают выпивкой, дурью и баблом, чтобы парни развлеклись перед тем, как приступить к работе. Мы согласны ждать сигнала. Парни недовольны, они рвутся понюхать крови – для них все это слишком сложно и запутанно. Поэтому у них предводительствую я. К счастью, я всегда знаю, что нужно сказать людям, независимо от того, кто передо мной стоит и что я должен внушить.
Город расстилается перед нами, как шлюха, приглашающая в себя. Мы без стеснения идем его изучать: веселиться, ржать и пить с теми, кому завтра размажем головы о бордюры. Эта часть мне тоже очень нравится. Это закаляет характер, формирует различия между мною и обывателями. Это не означает, что мне наплевать на того, кого я узнаю за банкой пива – наоборот. Это делает их для меня особенными. Их смерть в дальнейшем отличается эмоциональной полнотой и значимостью, что делает момент убийства особенно красивым, ярким и запоминающимся.
Мы обосновываемся в каком-то насквозь отсыревшем бараке и разбредаемся по городу в поисках развлечений. Я тоже вполне представляю, куда хочу пойти.
Клуб называется «Шторм». Название ему здорово подходит, потому что уже у входа стоят качающиеся торчки, явно наблюдающие во мне приближение неведомого чудовища – судя по выражениям их лиц, в их окисленном восприятии я размером с дом.
Коричневые от автозагара громилы изображают секьюрити. Они едва скользят по мне взглядом, забирая двадцатидолларовую бумажку за беспроблемный вход. Я оказываюсь внутри, подавляя в себе желание брезгливо отдергиваться от проходящих мимо посетителей клуба. Здесь определенно собрался весь цвет здешней джерсийской общины. Их достаточно легко отличить от среднестатистического американца – все они представляют собою воплощенную безвкусицу. У меня просто рябит в глазах от сочетаний несочетаемого, тонн геля и лака в волосах, слоев косметики, звяканья дешевой бижутерии. От смешения запахов курева, резких одеколонов и глицеринового дыма с непривычки подкатывает тошнота. Но я не уйду отсюда – сегодня здесь у меня определенная цель.
Мистер Кейчер, под чье временное руководство я попал, в нескольких штрихах обрисовал мне сложившуюся ситуацию, согласно которой на его территории неожиданно и фактически незаметно возникла и процветает конкурирующая банда из Нью-Джерси во главе с неким ПиДжеем. Этот ПиДжей кормился прямо из рук мэрии, которая таким образом вознамерилась вытеснить из подпольных рынков царивших там ранее авторитетов. Здесь, как и везде, велась весьма сложная игра, где выигравший получал власть и деньги, а проигравший – пулю в лоб.
Мистер Кейчер не мог просто так объявить охоту на Нью-Джерси. Ему нужно было покровительство и одобрение свыше, которое он должен был получить со дня на день от оппозиционерской коалиции, готовившей путч в мэрии. При нынешней анархической ситуации в стране, это было обычным делом.
Как только я получу сигнал, в первую очередь лицом в асфальт ляжет ПиДжей. И рядом с ним со вспоротым животом должен лечь КейБи, его официальный помощник, правая рука и второй человек в этой компании сброда и отбросов.
Клуб «Шторм» был их резиденцией. Все ниточки от поставки нелегальных товаров и их распространения дергались отсюда. Я просто пришел на них посмотреть. Увидеть удобные позиции, из которых они будут отстреливаться, убедиться, что тут у всех под мешковатыми майками выпирают пушки, засунутые в джинсы.
У барной стойки я заказываю какое-то пойло, именуемое здесь скотчем – в двух шагах от меня дергаются, похабно потираясь друг о друга, размалеванные парни и девицы, лоснящиеся от пота, вульгарно румяные, токсично взвинченные. Гитлер видел не всех недолюдей. Будь он моим современником, он бы расширил список рас, портящих генофонд человечества.
Я пью свой предполагаемый скотч из ребристого стакана, рассматриваю их в разноцветных всполохах и линиях цветомузыки. Животные, страстно отдающиеся инстинкту. Никакого намека на борьбу с Эго. Генетический мусор, в своем эволюционном развитии недалеко ушедший от приматов.
Мне действительно крайне интересно, что представляют из себя те, кто пытается руководить этим сбродом.
Ко мне подваливает тощая блондинка – под сетчатой блузкой нет лифчика, худосочная задница обтянута шортами. Но грудь у нее бесспорно хороша. Из-за музыки я не слышу, что она говорит, но заказываю ей выпивку и, судя по всему, угадываю все правильно. Она прикладывается к стакану губами, влажно сияющими от блеска. Неряшливо махровые ресницы дрожат, судорожно дергается горло, проталкивая жидкость в пищевод – если воткнуть в него этот декоративный зонтик из стакана, то кровь будет разбавлена мохито. Или воткнуть ее собственные бесконечно-синие ногти. Она допивает и улыбается мне. И я ей тоже.
– Надеюсь, когда будет погром, ты тоже будешь здесь и зальешь кровью стойку, – доверительно говорю я ей.
– Что? – продолжает улыбаться она, на всякий случай кокетливо поднимая бровь. Она тоже ничего не слышит, к сожалению.
Зал наполняется криками и становится еще более шумно, хотя это кажется мне невозможным. Гости поворачиваются ко входу. Кто-то идет сюда – кто-то, кого встречают все здесь.
Я смотрю в ту сторону, чтобы просто увидеть. Этого будет достаточно. Я взгляну, чтобы потом можно было считать его знакомым, и потом с невыразимым удовольствием покину эту свалку человечества.
Пока мы с парнями вынуждены ждать, я даже не знаю, чем занять себя. Придется жевать что-нибудь и изучать каналы по ящику в бараке, где мы разместились.
Толпа расступается, чтобы выпустить ко мне долгожданного гостя. Определенно, он мой ровесник. Тускло-рыжие волосы вздыблены вверх, на узких плечах болтается ультрафиолетово-белая майка, светлые джинсы, дорогие кроссовки, очертания пушки на пояснице, крупные кольца и россыпь сияющих крестиков на груди.
Он приветственно хлопает по плечам и открытым ладоням, дарит улыбки и шлепки девушкам. Мне откровенно нравится то, что я вижу, потому что его здесь все любят. Это все равно, что встретить Иисуса. Даже моя блондинка с синими ногтями разворачивается всем корпусом к нему, опирается локтями о стойку, выставляя плоский живот – так животные демонстрируют смирение и покорность. А эта сучка демонстрирует еще и желание.
Поразительно, но он идет к ней, вынырнувший из моря обожания. Его рука скользит по ее талии, и он касается губами ее отравленных химией волос. Девушка закрывает глаза и тянется к нему всем телом. А он смотрит на меня.
– Че, в первый раз здесь? – что еще более удивительно – я его слышу, как будто здешняя музыка тоже дает ему свободу и личное пространство.
Я не отвечаю и опускаю глаза на протянутую для рукопожатия ладонь.
– КейБи. Я здесь типа администратор.
– Эрик Картман, – я пожимаю его шершавые, насквозь джерсийские пальцы, отмечая, что у него единственного одеколон пахнет хоть в какой-то степени приятно.
Девушка висит у него на руке, как атрибут.
– Ты сюда недавно примотал, я так понимаю, – говорит он, и мне остро хочется съездить ему по физиономии, потому что я уверен, что в отличие от остальных, он умеет разговаривать нормально – без всех этих разжеванных интонаций. – Если нужно показать, че тут и где, обращайся. У нас тут все есть, ты быстро освоишься…
– Он ниче такой, прикинь, угостил меня даже, – вставляет девушка, растопыривая свою хищную когтистую пятерню у него на груди.
– Уже познакомился с Бебе, чувак? – он разворачивает ее к себе лицом, и приподнимает ее блузку, открывая моему взору белую спину. – Она сегодня ночью свободна, сечешь? – У девушки над ягодицами татуировка со стрелкой, уходящей в глубины шортов: «Зайди ко мне».
«Не хватало мне еще джерсийской заразы от нее нахвататься», – с брезгливостью думаю я, поднимаясь со своего места и засовывая руки в карманы.
-Я думаю, твоей самке лучше совокупиться с кем-нибудь себе подобным.
КейБи заинтересованно поднимает брови, цепко пройдясь глазами по моему лицу и одежде. Бебе смотрит через плечо, медленно, явно под действием наркотика, кривит губы, силясь воспроизвести что-нибудь истеричное. Парень шепчет ей что-то на ухо, и она послушно исчезает.
– Я провожу тебя к выходу, чел, – он нахально ухмыляется, придвигаясь ближе.
Я вижу, как точкой блестит сережка в его ухе, как переливаются крестики на груди. У него белая улыбка, никаких вонючих драгоценных коронок, что вставляют себе эти джерсийцы в зубы, ни одного шрама на лице и руках. Я представляю, как на днях вставлю ему лезвие в рот и дерну в сторону, вспарывая эту гладкую щеку.
Мы идем к выходу бок о бок. Мы не идем к выходу. Мы проходим сквозь арки, заполненные африканскими бусинами и целлофановыми лохмотьями. Мимо диванов, где ритмично двигаются и медленно шевелятся тела в сползшей одежде, мимо ниточек дыма и столиков с картами. Мимо площадки, где дерутся и делают ставки. Мимо дверей, ведущих в полные пожелтевшего кафеля туалеты.
Если ты пырнешь меня тем, что зажимаешь в кармане, КейБи, я сломаю тебе руку. Потом обе ноги, а твоим этим ножиком расковыряю тебя от уха до уха.
Мы выбираемся наружу во двор, пропитанный запахом мусорных баков. Хлам бесформенными руинами обрамляет круг света, стекающего с фонаря. Мокрый снег прячет источники вони в грязноватых пирамидах и ямах, вода пробивает устья в корочке льда, помойно бежит к ржавой решетке канализации.
– Нам нужны пацаны вроде тебя, – говорит КейБи, оставаясь у залитого розовым светом порога и опираясь рукой о покосившиеся перила ступенек. – Но не ты.
– Меня это должно расстроить? – я достаю пачку сигарет, можно закурить без опасений – обе его руки у меня на виду.
Он раскачивается, теребя свой унизанный заклепками ремень, капли снега исчезают на его плечах и волосах. Он рассматривает меня с удивительным лицом – я не могу понять сколько в нем жалости и сколько презрения.
– Я просекаю, чего ты тут ошивался. Я так понимаю, ты тот ненормальный урод, который привалил из Техаса с кучей парней для Кейчера. Ты охрененно быстро почувствовал себя здесь хозяином, – он рассматривает свои ногти, явно не опасаясь, что я могу выстрелить в него или сделать еще что похуже. – Че за дела?
– Ты меня с кем-то путаешь, джерсийский потрох, – смех изливается из меня пополам с дымом.
– Мы могли бы расфасовать тебя по этим ящикам, жирдяй, этой ночью. Чтобы твои знали, с кем связываются. Но я сегодня типа настроен на позитивчик, ага, – меня забавляет смотреть на его жестикуляцию, так что я охотно даю ему высказаться, созерцая все эти распальцовки и подергивания подбородком. – Так что вали-ка ты отсюда со своим отребьем, пока ничего не началось. Нас гораздо больше, и мы вам нашмонаем так, что мало не покажется.
– Все сказал? – у слов сигаретный вкус, я тоже благодушно настроен – отчего-то вербальный и невербальный язык Джерси не раздражает меня в его исполнении. Возможно, потому, что где-то под этой залитой косметикой прической чувствуются зачатки разума.
– А ты все усек?
– Вы тут все равно скоро передохнете от СПИДа, который передаете друг другу быстрее, чем косяк. Восприми меня, как санитара человечества.
– А как Боженьку тебя не воспринять?
– Давай, было бы славно.
– Пососи мой член, жирный мудак.
– Рот свой джерсийский прикрой, пока самому не вставили, – неожиданно хорошее настроение проходит, и мне остро хочется отправить почти докуренную сигарету куда-нибудь за шиворот этому тощему педику.
– Топай отсюда, пока пацаны не вышли воздухом дохнуть, а то они живо весь твой жир по стенкам раскатают, – помахав на прощание своими кольцами, он возвращается в этот улей.
Что-то невыразимо бесит меня в том, что он только что вякал. Скорее всего, дело в его маниакальных попытках столь наивно прицепиться к моему весу. Если он полагает, что на разборках беседы по понятиям ведутся в таком ключе, то сложно вообразить, как и за что ему удалось стать вторым человеком в этой пусть и недоразвитой, но все же банде. Вполне возможно, что он для этого отсасывал у всех и каждого – то-то его так бурно приветствовали остальные.
Выходя на тротуар, я понимаю, что не в силах успокоиться. Этот сраный КейБи здорово меня разозлил – так сильно, что пальцы мои сами по себе поглаживают складной нож, покоящийся в кармане, подаренный моими парнями когда-то в честь памятной чудной резни.
У входа в клуб рядом с обкуренными подростками качается знакомая мне Бебе. Возможно, сегодня она мне действительно пригодится.
Мысль поиграть с Бебе в Джека-Потрошителя, признаюсь вам, была чудо как хороша. Но она, к сожалению, так и осталась неоформившейся и не созревшей толком мечтой, потому что я уже давным-давно привык играть в совсем другие вещи.
Эта мелкая сучка разболтала все, что меня интересовало, дыша пинаколадой и моими сигаретами. В частности, теперь мне был известен адрес проживания этого рыжего джерсийского ублюдка. Я без сожалений оставил свою спутницу уползать под стойку захудалого кабака, куда я ее привел, и, прислушавшись к себе, понял, что все еще настроен отрезать язык этому гребаному КейБи.
Квартал, где он живет, находится недалеко от места сборища здешнего сброда. Указатели висят на своих местах, так что к трем часам ночи я с предвкушением жму на продавленную кнопку звонка, чтобы убедиться наверняка, что маленький уродец все еще трясет своим задом в клубе.
Я крайне удивлен, услышав поворот ключа в замке и дребезжание снимаемой цепочки. В открывшемся проеме появляется некое неземное существо с огромными зелеными глазами и сияющими медными кудрями.
Я смотрю на него и смотрю, не чувствуя утекающих минут и понимая, что в голове моей творится что-то не то. Это же определенно… И все же… Я его правда видел. Но, может быть, не сегодня. Может быть, тогда на перроне… Или…
– Вы к Кайли-Би? – спрашивает стоящий на пороге парень, едва приоткрывший дверь и явно не собирающийся пропускать меня внутрь.
– Да… – машинально киваю я.
– Он сегодня дома не ночует, – категорично говорит он, как будто врет и не врет одновременно и намеревается закрыть двери, но я не позволяю.
Толкаю его внутрь, и сам заваливаюсь в ободранную голую прихожую с проводом телефонного аппарата на полу и зеркалом напротив двери.
Я осматриваюсь, парень молча потирает плечо и глядит на меня. В зеркале я вижу этот прищур глаз, острый нос, тонкую шею. Чувствую себя Алисой, прыгнувшей в нору. Я не понимаю, что с ним не так, и не понимаю, почему не могу произнести очевидное. Все же легче оказывается сказать: «Его точно здесь нет?»
Парень продолжает смотреть и отражаться в зеркале. На нем серые пижамные штаны и такая же серая рубашка. Волосы всклокочены, как будто недавно высохли после душа. Вокруг все грязно-черное. Это невозможно назвать домом. Здесь начинаешь чувствовать клаустрофобию уже с порога. И парень посреди всего этого похож на праздничный пирог.
Мои ассоциации тоже мне чужды, как будто эта шлюха Бебе подсыпала мне что-то в стакан, что вполне могло быть правдой.
Я заглядываю в пустую спальню, пустую кухню, пустую ванную и убеждаюсь, что здесь больше никого нет. Но кровать большая, здесь могут спать два человека…
– И когда он?... – начинаю спрашивать я и запинаюсь, потому что он подходит ко мне.
Он ниже меня ростом. И он точно мой ровесник. Он протягивает руки и сжимает отвороты моего пальто, он смотрит мне в лицо, как будто я ему тоже кого-то напомнил. Аккуратные пальцы оглаживают ткань и цепляются за значок. Он смотрит на миниатюрную свастику и вновь поднимает на меня глаза. Кажется, это испуг. Или надежда. А может, я уже вообще ни черта не понимаю. Особенно меня радует, что у КейБи не было таких волос. И я не смотрел так близко в его глаза. Я никогда не видел и не хотел замечать тоску таких больших масштабов. И прежде чем я пытаюсь достучаться до себя, он действительно говорит это:
– Ты мне нужен.
После осознания того, что это один из немногих людей, которых мне сразу же не хочется рассматривать изнутри, я вдруг понимаю, что не помню, был ли я кому-либо нужен всю жизнь. По крайней мере настолько, чтобы это решались произнести вслух.
И мне сложно припомнить хоть кого-либо, с кем я ощутил бы потребность в такого рода вещах – он тянет меня к себе, и его губы касаются моих. И когда он целует меня, я ошарашено чувствую, что он действительно хочет меня целовать сам. И как он пахнет… как же он пахнет…
Я прекрасно знаю, что должен был сделать. КейБи все равно пойдет в расход вместе с шайкой джерсийских выскочек, занявших чужие клубы и притоны. Мне кажется, о существовании Кайла вообще никто в этом городе не подозревает, и поэтому он тоже должен был отправиться в небытие.
Я сделал что-то такое, от чего мне не по себе. И это не имеет никакого отношения к тому, что я переспал с парнем. Хотя, наверное, все-таки имеет. От моей безупречной репутации зависят мой авторитет и мое положение в банде. Я переспал с парнем. Возможно даже, с джерсийцем, хотя у Кайла не было ни идиотского акцента, ни показушных жестов, ни всей этой вычурной атрибутики. Зато в нем было кое-что похуже – Кайл был евреем, и я пока в состоянии отличить обрезанный член от необрезанного. То, что я сделал, не имело ни внятных оправданий, ни прощения. Будь на моем месте кто угодно другой, я бы незамедлительно приказал бы отрезать ему яйца и зашить их провинившемуся в рот.
Мои парни не спали с кем попало. У многих из них даже были постоянные девушки. Они ненавидели ниггеров, жидов, азиатов и мусульман почти так же сильно, как я. Они умели пробивать головы арматурой, поворачивать нож между ребер, ломать кости и хрящи с каменным лицом, без заминок, не испытывая ни малейшей доли сожаления или страха.
Они вернулись с улиц города незапятнанными, чистыми, обритыми налысо ангелами смерти. Многие такие вещи чувствуются интуитивно – и я всегда был уверен в каждом из них, как в себе.
Сейчас же больше всего на свете мне хотелось увидеть хоть в одном из них что-то столь же неправильное и грязное. И, когда Стиллер, внучатый племянник моего босса и мой неофициальный помощник, доносит мне, что одного из парней вчера приволокли сюда пьяным из комнаты одной джерсийской проститутки, я чувствую необыкновенное счастье, бесконечное ликование и почти уже несущественное облегчение.
Нужно быть либо придурком, чтобы так опускаться, либо крайне осторожным, чтобы не попадаться.
Парня выволакивают из его постели, обливают на улице водой, чтобы проснулся, и долго методично бьют, пока я курю и с поднимающимся настроением наблюдаю. Есть у меня необъяснимое приятное ощущение, будто бьют его за то, что сделал я. По сути, так оно и есть.
Мои знакомые всегда восхищаются тем, как мне удается поддерживать дисциплину в таком большом отряде. Это же очень просто, если даешь людям выбор без выбора: либо будь с нами и будь всем, либо – не с нами и никем.
Все идет своим чередом, если говорить о времени, когда нам приходится выжидать. Кто-то с голым торсом делает физические упражнения на улице, кто-то моет и драит барак, где нас разместили. Я ничего им не приказывал, они уверены, что в добровольной мотивации к работе проявляется чистота расы. Они так думают, потому что я им это сказал. По крайней мере, все это – лучшее, что они могут выжать из себя. Как только кто-то из них поймет что-то более сложное, чем денежные расчеты в магазинах, у них вполне появится шанс занять мое место. Я набрал их с улицы, из таких помоек, что каждый из них счастлив сейчас быть на своем месте.
Вечером я снова отпускаю их погулять и развлечься, а сам иду на встречу с Кейчером, чтобы разузнать, долго ли нам еще просиживать задницы в этом убогом городишке. Меня сопровождают неизменный Стиллер и громила Эмиль, французский эмигрант, так и не нашедший себя на рынке труда и конкретно спившийся до того, как я нашел его в одном из дрянных баров Колорадо.
Мне вновь обещают, что нас позовут на днях, и в ответ на мою красноречивую мимику я слышу, что нам поднимут оплату за столь долгое ожидание.
Стиллер уходит к причалу, где в кабаке проводит вечер часть моей банды. Эмиль отправляется искать видеосалон, чтобы смотреть фильмы в пустых комнатах в обнимку с Джеком Дэниэлсом.
Я иду на вокзал, куда ровно в девять прибывает поезд. Снег падает колючими иголками, неприятный и морозный. Дороги рвано обледенелые, наст хрустит под колесами машин.
Парни пьют и развлекаются в теплых салонах. И это абсолютно мое дело, чем в этот вечер займусь я.
Вокзал объят празднично-оранжевыми огнями. Вокруг него ритуальными кольцами выстроились заснеженные холмы автомобилей. Я слышу гудок, и бормотание диспетчера тонет в заполненном снежинками воздухе.
На девственно белом перроне пока темнеет одна-единственная запорошенная цепочка следов. Я вижу, как вдали желтеют приближающиеся огни поезда, они похожи на глаза ползущего к нам первобытного змея.
Ветер задувает под одежду, и я зарываюсь подбородком в ворсистое тепло шарфа. Плещут в воздухе полы тонкого плаща, свет оранжево искрит в его волосах. Я подхожу к нему и стаскиваю за руку с блиндажа. Он выглядит так, будто ждал меня, а не поезд.
Когда я просыпаюсь, он уже здесь. Собственно, я и просыпаюсь от грохота, с которым он собирается.
Увидев, что я на него смотрю, он говорит что-то вроде: «Приуа, жирдяй!» и продолжает метаться по комнате как ни в чем ни бывало. Он напяливает футболку с длинными рукавами, поверх нее еще одну, кислотной расцветки, останавливается у зеркала и давит в ладонь содержимое одного из тюбиков, валяющихся в беспорядке на трельяже. Я тупо пялюсь на его задницу, одетую в до боли знакомые трусы, таращусь на то, как он запускает пальцы в свои густые локоны и зализывает их вверх, собирая неряшливый, но наверняка модный, куст на макушке. Щедро оросив себя лаком, отчего по всей комнате распространяется удушливо-сладкий запах, он возвращается к вороху одежды на стуле и напяливает на себя узкие джинсы с цепями и нашивками.
Я осматриваюсь в комнате, чтобы убедиться, что засыпал в ней же.
Вижу свое пальто, небрежно брошенное на спинку стула, свои ботинки. Пушка лежит на расстоянии вытянутой руки. Можно взять и в одну секунду залить все здесь кровью.
Я устраиваюсь поудобнее на вялых подушках, скрещивая руки на груди, и возвращаю свое внимание джерсийцу. Тот надевает перстни на пальцы, садится на заваленный шмотками стул и поднимает на меня глаза.
Что меня успокаивает, так это то, что я не замечаю в них той восхитительной витражной яркости, какую видел у Кайла.
– Ты рисковый мужик, знаешь ли, – говорит мне он, стаскивая с трельяжа пистолет и щелкая затвором. Он наставляет его куда-то вбок, прищурив глаз – я бы не преминул прицелиться в него, если бы имел привычку играться с оружием перед тем, как засунуть его на место.
– Да на твоей роже написано, что у тебя с евреями разговор короткий , – продолжает он, и я сам поражаюсь, какого хрена я еще ничего не предпринял – передо мной человек из Нью-Джерси, к тому же явный еврей, да и просто хер из тусовки, которую я собираюсь пустить на мясо в ближайшее время.
– Как вы, интересно, все делите с ним?
– А как придется… Я не задрачиваюсь по этому поводу.
– И что, он часто так приводит к себе кого-то?
– Нет, ты у него первый такой, – эти слова мне неожиданно приятны.
– А у тебя?
– Я с тобой не спал, чел.
– У тебя часто бывает, что ты с кем-то зажимаешься?
– Это мое тело, и дело мое, так что отъебись.
– Что он здесь делает вообще?
– Это ты у него спроси, ага… Кажется, у него кто-то из друзей умер от рака, и он скатился в депрессию… Но я ниче такого у него не спрашивал. Ты с ним трахаешься, так что его и коли. Я сразу так и просек, что ты ему понравишься… – он поднимается со стула, стягивая за собою куртку.
– Да неужели?
– Ну вот как думаешь, какого хрена он на поезд ходит пялиться?
– Я думал, чтобы прыгнуть под него.
– А неа… Он боится сам. Он ждал тебя все это время. Он думает, что ты грохнешь нас обоих. Вот для чего ты ему нужен, неужели не видно?
Он выходит из комнаты, и я слышу его голос из прихожей: «Будешь выходить, дверью посильнее хлопни, замок защелкнется сам».
«Каков нахал», – думаю я, опуская ноги на холодный пол.
То, что сказал мне КейБи, не выходит у меня из головы. Когда мы с Кайлом шли к нему домой, он рассказывал о том, как работал фотографом. По приезду сюда он фотографировал только мертвых. Было и без всего этого очевидно, что Кайл ненормальный, так что неожиданным мне это не показалось. Но когда он спросил, хочу ли я, чтобы он меня сфотографировал, я отказался, чувствуя суеверный страх.
Потом он говорил о том, как учил азбуку Морзе, чтобы переговариваться со своим другом на уроках. Я признался, что в старшей школе обучил ей одного ботаника – так было удобно списывать у него тесты.
Еще мы готовили вместе пожрать – варили стремного вида макароны, похожие на червей, обжаривали мясные полуфабрикаты, которые нашли в покосившемся холодильнике завернутыми в целлофан. А потом тушили свет и шли в спальню, где Кайл раздевал нас, ложился под меня и крепко прижимал к себе.
Днем мне позвонил босс, спросил, как дела. Я охотно рассказал ему, сколько здесь клубов, притонов и баров, где собираются джерсийцы, а также где люди Кейчера, какой товар здесь в ходу и сколько примерно народа в кейчеровском штате, когда готовят путч, каковы примерные ставки на успех, как зовут подпольных авторитетов и примерный здешний товарооборот за месяц. Босс всегда мною доволен. Иногда он говорит, что если бы у него было несколько таких, как я, он бы давно перебрался в Нью-Йорк под тамошние водопады зелени. Я прекрасно понимаю подтекст: это означает, что я могу высовываться лишь до определенной степени. Он меня здорово боится, потому что понимает и видит, что я способен на многое.
Вполне возможно, что мне тоже немного осталось. Есть у меня предчувствие, что по приезду меня либо прессанут, либо не станут даже мелочиться. Возможно, для меня этот город – единственный шанс выжить. Кейчер явно в восторге от меня, и я уже готовлюсь к эдакому случайному разговору при свете тлеющих сигарет о том, что и ему такие, как я, не помешали бы.
Стиллер уже примеряет на себя мою роль – выхаживает в похожем пальто и бросается замечаниями направо и налево. Когда я на него смотрю, он сразу вспоминает, что я все еще здесь, и смущенно затыкается.
Я объясняю Стиллеру, Эмилю и еще нескольким смышленым парням, как мы разделимся и куда пойдем в скором времени. Остальные вполуха слушают меня, бесконечно влюбленные в один только мой голос, потому что я всегда говорю истину. Даже Стиллер смотрит мне в рот с неприкрытым восхищением. Мои пальцы ведут по карте, я стучу по клубу «Шторм» фильтром сигареты – там произойдет главная бойня. И черт возьми, мы загоним их внутрь, а пока они будут думать, как отстреляться, закроем все выходы и подожжем их. От одной мысли об этом внутри разливается тепло, как от алкоголя.
И тут все переворачивается вверх тормашками. Становится шумно, и я вижу, как в барак, напряженно озираясь, заходит он. Длинный распахнутый плащ, взъерошенные полыхающие волосы и бутылочно-зеленые глаза. Сигарета едва не выпадает у меня изо рта. В какой-то момент это похоже на сон: я вижу только его, движущегося ко мне, а все остальное меркнет и тускнеет. Потом темнеет еще и у меня в глазах, потому что я четко понимаю, что он пришел на верную смерть.
– Кто тут у вас главный? Я пришел к нему! – говорит он пронзительным от собственной решимости голосом, и я поднимаюсь на ноги, прежде чем кто-либо достал пушку и пальнул по нему.
Я поднимаю руки, снижая вскипевший шум, а также показывая, что говорить с ним, по крайней мере сначала, буду я.
– У нас тут все равны, так что не стесняйся – рассказывай всем. От кого ты?
Это политика, которую начал я и которой сам теперь вынужден придерживаться.
– Я пришел от Кайли-Би, – он явный псих, неужели он не понимает, что его ждет? Но я очень доволен им – что он не показывает, будто мы знакомы. С другой стороны, я боюсь, что он не помнит, что мы знакомы.
– Кто такой этот Кайли-Би? – недоумевающее тянет Стиллер.
– Второй человек в джерсийском стаде, – говорю я, вскользь улавливая уважение в глазах Эмиля и своего помощника – мне и положено быть информированным больше других. – Ну так что он нам передает?
– Ничего. Я пришел сказать, что джерсийский босс ПиДжей теперь куплен вашими хозяевами, Кейчером или как его… Это подстава! Джерсийцам ничего этого не надо, можно обойтись без крови – просто поговорите с ними, и они уйдут! КайлиБи уведет их, он сделает все, чтобы они остались живы. Отдадут вам все притоны, все ваши точки, или что вам еще надо!.. Без боя! Никто не пострадает! – он смотрит только на меня, такой уверенный в своей правоте и в том, что жизнь похожа на шахматы: передвинь кого-то и встань на его место. Впрочем, похожа, это же называется «съесть».
Если то, что он говорит, правда, то наша роль предельно прозрачна. Нужно не просто передвинуть Джерси, нужно сделать это кроваво, масштабно и страшно, чтобы никто не усомнился в силе новых у власти стоящих.
Я делаю медленный шаг навстречу нашему гостю, глубоко затягиваюсь и дымлю на него, якобы раздумывая над его словами. Все, затаив дыхание, ждут моего слова. Я смотрю на его открытую шею, расстегнутый ворот рубашки и пытаюсь внушить ему мысль о том, что он полный придурок.
– Беги к себе домой, пацан, и скажи, что мы придем и все обговорим. В этот ваш клуб. Ровно через сутки. И кстати, – я делаю лицо предельно безмятежным, туша сигарету у него над ключицей, – у нас нет хозяев. Мы сами себе хозяева. А теперь вон отсюда.
Он даже не кричит, открывает рот беззвучно и, отшатнувшись, дрожащими пальцами пытается дотронуться до ожога. Кажется, он ненавидит меня до глубины души, отступая назад и глядя на меня так, будто пытается снова узнать.
Парни ухмыляются, и никто не идет за ним, когда он уходит. Он свое получил, и я дал ему поручение. Я возвращаюсь на свое место с невозмутимым видом. Никто здесь не догадывается, что я только что спас ему жизнь.
– Жиртрест ублюдочный! Скотина недоразвитая! Урод долбоебский!
Поток ругательств не заканчивается уже несколько минут, но мне все-таки удалось войти. Сегодня в квартире снова Кайл. Он ходит туда-сюда, не глядя на меня, хватая то одну вещь, то другую и швыряя все на пол.
– А чем ты, жид тупой, думал, когда приперся в барак с радикальными нацистами? – я сдираю с себя перчатки и расстегиваю пальто.
– Ты ткнул в меня сигаретой, козел!
– А ты хотел, чтобы они в тебя по очереди куском трубы какой-нибудь ткнули?
– Что… Что ты с ними делаешь там? – он останавливается, прижимая пальцы к ключице. – Ты что, у них главный?
– Я собрал эту банду сам, и да, я у них руковожу, – отвечаю я, бросая пальто на уже почти привычный стул.
– Но ты разве не видел, что я еврей?
– Ты своим членом вроде не сразу трясти начал, – я опираюсь локтем о косяк двери, ведущей в спальню, рассматривая его потерянную и агрессивно настроенную фигуру. – Ну так что ты там про эту джерсийскую крысу говорил? Его так конкретно подставляют, получается? Откуда ты узнал? Ты тоже по притонам ходишь?
– Нет, но его друзья меня знают, – пожимает он плечами, – они мне рассказали, и я подумал…
– Что ты подумал? Что нас позвали сюда, чтобы спасти вас?
Он отводит глаза, очевидно, осознав наконец свою глупость.
– Я думал, вы тоже заинтересованы, чтобы все без кровопролития было… – бормочет он.
– Наоборот, еврей, мы заинтересованы в ваших кишках, развешанных, как гирлянды, по всему клубу, в ваших сломанных шеях и раскоряченных ребрах. И дело не в том, что там наверху они не поделили бабло – для нас дело в том, что вы должны сдохнуть. Все поголовно. Не будет никаких переговоров, никому это не нужно. Завтра мы придем, чтобы сжечь заживо этот сброд в забаррикадированном клубе и отстрелять поодиночке тех, кто попытается бежать, – я говорю это, не ощущая обычного удовольствия. Меня это раздражает. Но нравится, как вытягивается лицо Кайла. Он смотрит на меня, как на дьявола во плоти – мне кажется, ему тесно со мной в этой маленькой прихожей.
– Вы психи… И ты тоже…
– Я тебе сегодня жизни спас, между прочим.
– Так спаси и других! Ты же можешь!
– Как, интересно?
– Позволь Кайли-Би увести их из города! Спрятать где-нибудь!
– Ты серьезно? Когда Моисей устроил исход евреев, ему и то помогал горящий куст, который сделал ему казни египетские. Ты тут где-нибудь горящие кусты видишь?
Он смотрит на меня неуместно обиженно, почти надменно, как будто я не сделал то, что заведомо обещал. Хотя меня настораживает, что мои глаза снова смотрят на его волосы. Горящие и переливающиеся в ощутимом пламени, жар которого отдается у меня внизу живота. Библейский символизм кажется мне даже пугающим.
– Тогда уходи отсюда, – говорит он, отступая назад, открывая путь к двери.
– С чего бы?
– Я больше не хочу тебя видеть.
– Да ладно, – я никуда не собираюсь уходить, тем более что я шел сюда, настроенный снова славно повалять этого еврея в кровати. – А твой Кайли-Би сказал мне, что ты ждал меня.
– Откуда ему знать, кого я ждал? Он не знает даже, что ты его убить собираешься…
– Ну почему же? Он знает, – я придвигаюсь к нему, а он отступает к стене. – И он сказал, что ты хочешь, чтобы я убил вас обоих.
– Ты спятил?! – он наталкивается спиной на стену и нервно засовывает руку в карман брюк. В его глазах неподдельный страх. Это хороший знак, значит, он точно хочет жить.
Нависнув над ним, я в первую очередь выдергиваю его руку из кармана и поднимаю его кулак с зажатыми между пальцами ключами.
– Ткнуть меня ими хотел? – с восхищением спрашиваю я, наверняка этим штучкам он у КейБи обучился. – Да не бойся, не убью я тебя.
Его пальцы расслабляются, и он смотрит на меня вопросительно.
– А ты можешь хоть что-нибудь сделать? – спрашивает он.
– С тобой, да. Со всем остальным – потом подумаю, – говорю я и, отведя воротник его рубашки в сторону, приникаю губами к свежему ожогу.
Я ничего не обещал. Я ничего. Не. Обещал. В конце концов, евреям надо знать свое место: они – нива, на которой взрастет будущее нашей нации. Удобрение в землю. Ты должен быть похоронен, Кайл. Ты был рожден, чтобы подарить мне удовольствие, и теперь, выполнив свою функцию, ты ляжешь в землю, как все остальные твои собраться. Как и КейБи.
Кажется, я заметно нервничаю. Выдыхаю в звенящий от тишины мороз облака пара. На часах восемь утра, и мы отправляемся на праздник, которого так долго ждали. Парни вооружены пушками, битами, железными прутами, подтянутые, мощные, с бледными от холода лицами. Они разделяются на три группы и идут по затемненным утренник улицам, выныривая в фонарном свете и погружаясь в темноту. Долгий молчаливый поток, несущий разрушение и боль.
Я иду со Стиллером и Эмилем по пустой улице, курю уже хрен пойми какую сигарету, и мне кажется, что когда опустеет пачка, в мире не останется ничего – и ни единой живой души. Я не выспался. Едва я пришел, как было объявлено о начале операции. Я еще чувствую, как Кайл дышит мне в губы, такой живительный, невесомый и ненастоящий.
Черт побери, я так ничего и не понял. Зачем же ты приходил на перрон и ждал меня? Откуда взялся этот КейБи, и как это вообще получилось?
Я меряю шагами белый лед дороги, желая, чтобы с неба посыпалась саранча или тело покрылось язвами.
Нас должны встречать, а улицы пусты. Должен раздаться первый выстрел, но все тихо.
Под фонарем нас троих ждет парень в распахнутой куртке с мехом, его волосы собраны кверху. В ухе точкой блестит сережка, а на груди россыпь крестиков.
– Пришли на переговоры? – интересуется он, размахивая пушкой, будто пьяный.
– Не сразу, – шепчу я, когда мы приближаемся к нему – вполне возможно, нас сейчас держат на мушке из всех ближайших окон.
– Ты что, один пришел? – лезет вперед Стиллер, и у меня нет сил осадить его. Я в непривычной и незнакомой даже растерянности. Я бессознательно хочу увидеть хоть какой-либо знак. Или хоть какую-либо уважительную причину, чтобы не смотреть, как его располосуют. Иначе мне резко расхочется делать что-либо. Иначе я могу пойти и начать крошить своих.
– А вы что-то совсем толпой подвалили, как я посмотрю… – говорит КейБи, с опаской разглядывая Эмиля.
Переговоров нет. Никто и не собирался их вести. Эмиль выворачивает ему кисть с пистолетом, и я собираюсь закрыть глаза, чтобы не видеть. Никто не стреляет, джерсиец как будто бы действительно один. Я думаю об этом и все же смотрю. Смотрю, как парень изворачивается в руках громилы, срывает с себя крестик и без колебаний вбивает его Эмилю в глазницу. Стиллер ругается рядом, я наблюдаю заминку с тем, как тот пытается достать свой пистолет.
– Вашу мать, – это все, что я могу сказать, когда моя рука сама собой достает пушку, и я пускаю пулю Стиллеру в висок. Стиллеру, который спал и видел, как бы занять мое место. Стиллеру, который – внучатый племянник моего босса.
Рядом КейБи стреляет в скрюченного и сочащегося кровью Эмиля.
Первые выстрелы, сигналы к бою. Первые трупы, и я понимаю, что открыл для себя невидимый раньше тоннель – в райское место, которое я даже боялся вообразить. Внезапно мне становится ясно, что он приходил смотреть на поезд, чтобы уехать. И что у него не хватало сил самому…
КейБи смотрит на меня, улыбаясь. Зеленые-зеленые глаза. Мне хочется поцеловать его прямо здесь, потому что по сути… На самом деле… Я же понял это с самого начала, не понимаю, зачем поддерживал видимость…
Голоса приближаются, в любую минуту из-за поворотов могут показаться парни. Я приставляю дуло к его груди, выше ключицы, прямо в цель, туда, где я сегодня целовал его.
– Сделай это убедительно, – говорю я и стреляю, как раз когда черная с серым орда изливается на улицу. Они видят, как оседает тело на снег, и я иду к ним, махая рукой, чтобы шли дальше.
Мы идем к «Шторму». К большому костру.
Поезд уносит меня далеко от этих серых улочек, заваленных мусором и хлопьями пепла. Вагоны покачиваются, и колеса медленно отбивают металлический ритм. Мимо мелькают зубчатые стены леса, мощные ели, убеленные метелью, тонкие сосны, качающиеся на ветру.
Парни спят на своих местах, усталые и разочарованные. В городе никого не было. Никто не вышел к нам. Клуб оказался пуст. Закрыты были все бары и притоны. Жители боязливо прятались по домам, и когда парни полезли ломиться в квартиры – к нам нагрянули полицейские отряды с приветом от нового руководства.
Я не знаю, как он успел это все. Я вообще ничего о нем не знаю.
Это моя последняя ночь, если я вернусь в Техас.
– Посмотрю, как гроб, – говорю я проводнику, который сонно кивает мне в ответ.
В последнем вагоне багажное отделение. Туда мы поместили тело Стиллера, которого наверняка пожелают оплакать мой педрила-босс и вся его куча вшивых родственников.
В багажном отделении пахнет сажей и железом. Качается единственная лампа под потолком. Искры вьются в темноте, когда я, отбивая себе пальцы, разъединяю крепление вагонов. Мигая, гаснет свет. Я долго смотрю на убегающий вдаль состав, на клубящуюся над рельсами снежную пыль, и отчаянно пытаюсь не чувствовать себя одиноким.
Я включаю фонарь и веду лучом света по немногочисленным сумкам, чемоданам и предметам мебели. Это все я обязательно исследую потом на наличие каких-либо ценностей, а пока я сажусь на гроб перевести дух.
Запах сажи кажется мне дурманящим. Темнота холодно забирается под одежду.
Так получилось, что я все-таки убил его тем выстрелом. Но тело Кайли-Би так и не нашли. Я не подумал тогда даже, что вижу его в последний раз. Хотя я запомнил его очень хорошо, стоило закрыть глаза, как он тут же появлялся перед глазами. Как и сейчас. Мне даже кажется, что я вдыхаю его запах. Он пахнет так, как должны пахнуть ангелы.
Повинуясь странному порыву, я улыбаюсь и стучу по крышке гроба. Это азбука Морзе, жутковатый детский вопрос: «Кто там?»
Я слышу стук в ответ.
Кайл. Он сказал, что его зовут Кайл.
3.33 27.10.2011 Минск
-
-
03.11.2011 в 19:00-
-
03.11.2011 в 19:23-
-
03.11.2011 в 19:37а так как я фанат просто этого пейринга
(каюсь,каюсь хд)то..ну просто великолепно)это вам спасибо за столь замечательные творения)
-
-
04.11.2011 в 01:06-
-
04.11.2011 в 17:02-
-
04.11.2011 в 19:09-
-
04.11.2011 в 19:53-
-
04.11.2011 в 19:58-
-
04.11.2011 в 19:59-
-
16.11.2011 в 21:43и всего такого-
-
16.11.2011 в 22:52-
-
16.11.2011 в 23:51-
-
16.11.2011 в 23:51-
-
17.11.2011 в 01:18-
-
18.11.2011 в 23:56Но фанфик от этого хуже не стал))) ВЫ просто молодец!!! буду ждать следующих работ..
-
-
19.11.2011 в 00:06-
-
19.11.2011 в 15:39-
-
05.08.2012 в 19:41Хах, концовка отличная)) Очень понравилась ваша работа*)
-
-
06.08.2012 в 00:49