Окончание "Потустороннего"
тыц
***
Левитт заверял себя, что если бы Смайл хотел от него избавиться, то не стал бы посылать с ним в отряде свою дочку. Да и было закономерным полагать, что тот действительно искренне желал заполучить эти деньги. Но подобные мысли сами собой закрадывались в голову, когда они вчетвером в очередной раз таились за углом коридора поместья, выжидая, пока еще один вооруженный до зубов отряд промчится в сторону главного входа.
Ковыряясь в замке, который оказался на порядок сложнее тех, с которыми ему обычно приходилось иметь дело, он думал о том, что хрен бы открыл его, если бы ему не свезло в свое время сойтись с мистером Филдом, мастером замков и ловушек, у которого он узнал про всю эту механику больше, чем за всю свою воровскую жизнь.
Грампи проявила себя, как истинная дочь Смайла, вопросив, сколько времени ему понадобится на вскрытие, и, услышав ответ об усредненных пятнадцати-двадцати минутах, отрезала, что у него будет только десять, и первой выдвинулась из укрытия, чтобы через мгновение уже перерезать глотку одному из стражей казны. Левитт таки вскрыл замок за установленные ему десять минут, стараясь при этом не обращать внимания на медленно подбирающиеся к нему лужи крови от тихо почивших стражей. Трое его спутников в это время нервно озирались по сторонам, держа наготове ножи.
Игра стоила свеч. Левитт в жизни не находился в одном помещении с таким количеством денег. Пока те трое набивали заплечные сумки чем попало, он избирательно швырял в свою драгоценные камни, украшения и мелкие изящные вещицы, которые стоили на порядок дороже обычных золотых слитков и монет.
Уходя из поместья, они наспех выбивали из гнезд факелы, переворачивали подсвечники и жаровни, оставляя за собой тлеющий и полыхающий след, который так же должен был отвлечь Волчью Паству от грабежа.
Возвращаясь, они обошли стороной сражение и остановились, чтобы подать уже едва ли не традиционный сигнал в виде фейерверка о том, что дело прошло успешно. Левитт раздумывал, а что бы было, окажись, что Смайла таки зарубили в этом бою перед поместьем. Наверняка бы корабль не поплыл ни в какой Лондон, и вору бы изрядно повезло, если бы эти головорезы легко и просто позволили ему сойти в каком-нибудь порту, на котором у него появился бы шанс пересесть на судно, идущее домой. Однако Смайл был не из тех, кто умирает так просто на безвестной земле за пригоршню монет. Нет, такие как он, обставляли свою смерть с шиком и блеском, с оркестром и фанфарами, с исступленными толпами, горящими городами и падением звезд с неба – чтобы об этом потом писали в газетах, песнях и исторических книгах.
Когда они прибыли на корабль, их встретили как героев, а при виде золота и драгоценностей оставшиеся на корабле сторожевые и вовсе впали в исступление. Левитт с настороженностью смотрел на то, как штурман, оставшийся за главного, со спокойствием удава переводил взгляд с добычи на швартовые узлы, которые были закреплены так, что стоило только потянуть за них, как они бы тут же развязались, отпуская «Потустороннего» в Подморе.
-Что-то их не видно,- сообщил штурман, поворачиваясь к тем, кто был на палубе.- Может, их всех там порешили?
И при этом он явно имел в виду не то, что сказал. Прервав вопросительные переглядывания между матросами, Грампи заявила:
-Нужно подать ещё один сигнал. Чтобы они знали, что им следует поторапливаться.
Это предложение не встретило энтузиазма.
-Так мы можем навести на корабль не только своих,- подал голос Левитт, просто чтобы потянуть время, потому что было понятно, что идти за ракетами в рубку никто не собирается – и если туда пойдет он сам или она, остальные сразу же примутся за узлы, игнорируя их обоих.
-Я лучше влезу на марс, и посмотрю, где они,- продолжил он, отходя от борта, у которого наблюдал за береговой полосой.
Позиция на марсе выгодно исключала его из резни, если таковая начнется, когда Грампи воспротивится вероломному отплытию. Когда он, сбросив ботинки, взялся за ванты, на лицах экипажа все ещё отражалась борьба, в которой они пересиливали последние сдерживающие аргументы. Но он не успел добраться даже до первых удлинений нижних мачт, как увидел появившуюся среди бараков и домов группу людей в темных одеждах. Быстро опознав их предводителя, он объявил, выдирая команду из транса, в котором они уже уходили в море и делили золото:
-Идут! Можно приступать к отплытию!
Штурман зыркнул на него зверем, после чего подтвердил его слова:
-Отдать швартовы! Приготовится убирать трап!
Команда подчинилась, привычно бросив себя на выполнение команд. Отряд Смайла, поредевший не то, что на треть – на половину, влетел на корабль со стремительностью мушкетных пуль, и судно, мягко покачиваясь отошло от берега, как раз вовремя, так как на береговую линию высыпала погоня из местных, разнаряженная в различную волчью атрибутику.
Левитт висел на вантах, чтобы не мешать команде, перевязывающей раненных, оккупирующей штурманскую рубку и спускающейся в трюм к двигателям, чтобы заправить их углем. Он действительно был рад тому, что видит Смайла, живым и здоровым, отдающим команды и распоряжения наряду с капитаном. Не смотря на пережитый бой и, в общем-то, далеко не юный возраст, тот совершенно не выглядел уставшим – глаза его блестели, двигался он легко, и эйфория от успешно проведенного дела переполняла его так, что он напоминал вечного, неутомимого демона, проходящего сквозь обычные человеческие трудности, как горячий нож сквозь масло. В этот момент Левитт почти восхищался им, впрочем, тут немалую роль играло ещё и то, что благодаря наличию Смайла на палубе он не остался без винного погреба и возможности вернуться домой.
Когда хозяин судна остановился наконец возле награбленного, выслушивая то, что ему сбивчиво рассказывала дочь, он одобрительно попинал носком сапога сумку, наполненную Левиттом, и нашел того взглядом. Вор помахал ему рукой и улыбнулся широко и искренне, на что получил кивок, преисполненный одобрения.
Корабль вздымал свои паруса и набирал скорость, отправляясь по черным водам Подморя прямиком в Лондон, и Левитт думал, что самое страшное уже позади.
***
Вновь потянулись томительные дни и ночи вояжа, темные как пасть Твари-в-Цепях и медленные, как тягучий тюремный мёд. Команда развлекала себя неуклюжими ухаживаниями за юной мисс Смайл, которая в отличие от почившей Шельды, благосклонно общалась с остальными, охотно играла в карты и ругалась почище спайтовских забулдыг. Левитт на всякий случай держался от нее на почтительном расстоянии. После всех этих делишек на Железных островах, положение его на корабле значительно ухудшилось. Не смотря на то, что он по-прежнему был тем, кто присутствовал на картежных играх и прочих заседаниях элитного состава корабля, то, что он ночевал на кубрике со всеми, в глазах матросни означало понижение социального статуса. К тому же, умение вскрывать замки котировалось здесь гораздо меньше, чем умение вскрывать чужие глотки лезвиями. Поэтому ему приходилось постоянно сносить различные насмешки и шутки, связанные с его отсиживанием в штурманской рубке во время первого боя, а так же дружки Грампи не преминули заверить остальных, что в поместье он и пальцем не пошевелил, чтобы кого-нибудь прикончить. К тому же сейчас Левитт не мог, как прежде, в любое время шляться в каюту Смайла за выпивкой, хотя смысла в таких предосторожностях, по мнению вора, уже не было никакого – наверняка ведь экипаж успел по секрету прожужжать уши Грампи о предположительных отношениях, которые связывали его с владельцем судна.
Что же касается Смайла, то его авторитет среди команды сильно возрос. Левитту доводилось несколько раз видеть его в бою, и он, даже не будучи специалистом, понимал, что его манера драться, в которой чувствовался безжалостный профессиональный напор не могла не впечатлять. Насколько вор помнил, тот занимался подобными вещами с самой ранней юности, однако кем именно он тогда был, и в связи с чем приобрел такие навыки, до сих не знал.
Смайл, общение и времяпровождение с которым вполне могло бы исправить положение вещей и напомнить матросне о столь полезном покровительстве, фактически не снисходил до него, проводя большую часть времени либо у себя в каюте, либо с дочерью. Впрочем, с тем, чтобы ещё больше ухудшить положение Левитта на корабле, он справился преотлично. На утро третьего дня пути к Лондону Смайл появился на палубе, рассевшись в не пойми откуда взявшемся кресле с книгой. Левитт, торчавший в это время на марсе и лениво выполняющий упражнения престидижитации с игральными костями, поспешил соскользнуть к нему, чтобы завязать ни к чему не обязывающую беседу.
В ответ на его легкомысленное приветствие мужчина смерил его оценивающим и не сулящим ничего хорошего взглядом:
-А ты снова прохлаждаешься на палубе, как я посмотрю.
-Так же, как и вы, мистер Смайл.
-Думаю, пора это прекращать. Экипаж и так лишился многих дорогих нам собратьев, а твоя праздная физиономия совершенно точно не прибавляет им силы духа. Полезай с остальными на ванты, и делай там все, что прикажет капитан.
-Взамен убитых ты набрал новую кучу швали - и они смыслят в снастях побольше моего,- обиженно отозвался Левитт, все ещё надеясь, что это он несерьёзно.- Кораблю без разницы, кто его обслуживает.
-Вот именно!
-Что "вот именно"?
-Ты ничерта ни в чем не смыслишь, поэтому поучись вот у них.
-Да чего ты пристал?
-Считай, что у меня дурное настроение, и ты неудачно попался на глаза. Ну и к тому же ты никчемный и бесполезно болтающийся на борту пассажир, так что начинай отрабатывать проезд.
-Я и не хотел с тобой на этом гребанном борту никуда ехать!
-Мой дорогой, если ты оглох, то у меня есть отличное лекарство, которое живо тебя исцелит,- Смайл лениво приподнялся, выудил откуда-то из-под себя мушкет, взвел курок и без лишних раздумий выстрелил вору под ноги.
Тот попятился, задохнувшись от изумления и испуга и таращась поочередно то на вывороченные пулей дымящиеся щепки, то на Смайла, который невозмутимо принялся заряжать пистолет снова.
-Ты спятил что ли?!- наконец возмутился Левитт, оглядываясь на матросов, которые пялились в их сторону, привлеченные выстрелом.
-Ты что, еще не наверху?- поинтересовался Смайл, снова взводя курок и наводя пистолет на юношу.
Левитт прожег его злобным взглядом, но пошел к остальным - непонятно, что взбрело в голову этому чокнутому, но определенно спорить с ним сейчас было бессмысленно, и вор чертыхнулся в свой собственный адрес за то, что вообще с ним заговорил. Пообещав себе, что как только документы на винный погреб будут у него в руках, он не появится на глаза Смайлу как минимум месяц, Левитт полез наверх, как и было указано. Тем более, что импресарио явно будет занят в Лондоне восстановлением потерянной связи с дочерью, которая выглянула из каюты на звук выстрела и получила нежный ответ: "Папочка стреляет по чайкам".
***
Капитан впрочем отнесся к вору снисходительно. Драить палубу он его не заставлял, в трюм к топке тоже не отправлял, отмывать посуду и гальюн не принуждал, однако к работам с такелажем и парусами приучал пристрастно, так как это изрядно разнообразило и его жизнь на время вояжа. Левитт по десять раз перевязывал неугодные тому узлы, постоянно путал и переспрашивал бесконечные корабельные термины, превратившись в настоящее развлечение для других матросов, которые отовсюду выкрикивали советы и поправки. Уже на третий день «обучения» капитан наблюдал за его работами, попыхивая трубкой в молчаливом одобрении, приписывая большую часть успехов вора своим педагогическим качествам, а не тому что юноша в принципе быстро схватывал все, чему ему приходилось учиться, и достаточно много знал уже по предыдущим неделям плавания.
В один из общих ужинов, когда вся команда торчала на палубе, и матросы по своему обыкновению интересовались у Левитта на какой из мачт он будет отсиживаться в случае нападения пиратов, а вор, уставший от беготни по реям и тросам, вяло отбрехивался, за него внезапно вступилась Грампи, заметив, что тот, как мастер денежных вопросов и оценщик драгоценностей, наверняка будет счетоводом ее папочки, когда настанет момент дележа добычи. Это действительно заставило матросов призадуматься и вспомнить о том, что изначально он присутствовал на корабле на другом положении. После чего они дружелюбно принялись заверять его, что бить кому-то морду это не сложнее, чем вязать фламандский узел, и что многие из них готовы показать ему парочку приемчиков, если у него будет время и желание.
Когда Левитт остался нести вахту с штурманом, который со дня отплытия всячески демонстрировал ему свою неприязнь, Грампи изъявила желание поторчать на палубе с ним.
-Я слышала, что вас на палубу притащили констебли. Кажется, вы знаетесь с моими папа’ довольно давно, если после таких его выходок все ещё любезны с ним.
Осознав, что девушка осталась с ним для долгой задушевной беседы, Левитт с некоторой затравленностью осмотрел палубу, чтобы увидеть где-нибудь следы наблюдающего за ними Смайла. Он искренне надеялся, что до конца поездки ему удастся избежать близкого общения с ней, а уж в Лондоне не пересекаться с ней будет гораздо проще.
-Да, мисс, мы давно знакомы,- учтиво подтвердил Левитт, понимая, что от этой беседы некуда деться.
-Так вы друзья?
«Едва ли у Смайла могли быть друзья.»
-Мы часто пьем вместе,- уклончиво ответил вор, пользуясь беседой, чтобы рассмотреть ее получше.
На отца она походила во многом – ростом, уже сейчас она была почти вровень с Левиттом, осанкой, смоляными волосами, широким улыбчивым ртом. Но глаза у нее были другие. У Смайла они были лучистыми, с томно-затененными веками, яркими, как фонари на театральной площади, широко открытыми, как занавес представления. А у нее они были гораздо холоднее – серые, штормовые, при этом все ещё детские - холодные глаза ребенка, который убивает, считая это игрой и не сожалея ни о чем, пока игра продолжает выигрываться.
-А вы, леди Смайл, действительно намерены поселиться с ним в Падшем Лондоне? После стольких… приключений, путешествий и самостоятельной жизни?- спросил Левитт, решив, что надо пользоваться моментом и прояснить эти моменты для себя сейчас – от Смайла же не дождешься никаких пояснений.
-Я попробую. Ничто ведь не помешает мне уехать, если такая жизнь будет не по мне. К тому же, папа’ такой невыносимый. Долго я в любом случае не выдержу. Но, боюсь, вы это знаете лучше меня.
Левитт постарался не придавать ее словам значения, будто она все знает и говорит именно об этом.
-Ну, он… эм… приятная компания, если просто отдыхать с ним в салонах или клубах Вейлгардена. В остальное же время, не имею чести знать. Он достаточно… одинок, чтобы был кто-то знающий, каково с ним жить.
-Расскажите мне о Вейлгардене. И о Махогани Холле. Все эти названия для меня как сон, уже почти забыты.
Вор с охотой выполнил ее просьбу, поражаясь тому, что проведя столько лет среди откровенного отребья, она по-прежнему разговаривает и ведет себя, как маленькая леди. Впрочем, так она разговаривала только с ним и со Смайлом, с командой же она поминала дьявола через слово и ни разу ни к кому из них не обратилась на «вы».
Беседа их длилась до тех пор, пока штурман не окликнул их, как «голубков», и не повелел Левитту влезть на марс, чтобы осмотреть окрестности. Грампи попрощалась с ним и выразила надежду, что в Лондоне им удастся пообщаться в более приятной обстановке. Юноша попросил себя не обольщаться на ее счет, так как заводить с ней какую-либо интрижку означало изрядно рисковать теми привилегиями, что он получал от Смайла, а лишаться их ради молоденькой девочки было бы глупо и недальновидно.
Утро следующего дня прошло довольно мрачно, в свете того, что во время смены вахты был пойман один из картежных дружков Левитта – тот самый с заостренными зубами. Он попытался сняться с корабля на шлюпке с изрядной долей общей добычи. За свое преступление ему пришлось понести немедленное наказание, и вся команда вынуждена была наблюдать за тем, как несчастного протаскивают под килем корабля. Смайл в честь этого произнес прочувственную речь о том, как он сожалеет об отсутствии товарищества среди экипажа, и его красноречие в конце концов завершилось тем, что он велел выбросить за борт «эту падаль», когда все ещё дышащий, но похожий на кусок мяса матрос показался с другой стороны борта. Левитт старался смотреть на черную гладь воды, блики фонарей и что угодно, но не на изрезанного хищным подморским бентосом партнера по картам. Он бы с удовольствием не присутствовал на казни, но это бы только добавило экипажу лишних поводов для насмешек. Команде и юной леди Смайл очень понравился этот эпизод, и они с энтузиазмом обсуждали его за ужином. Левитт в это время без аппетита черпал ложкой корабельную стряпню, и подсчитывал, как долго ему ещё придется торчать на осточертевшем судне.
***
То, что на обратном пути Смайлу вновь совершенно нечем было заняться, свидетельствовало приглашение, которое Левитт получил за два дня до прибытия с доставкой в собственный гамак. Приглашение было выполнено по всем правилам высшего лондонского света – на надушенной карточке с золотым тиснением, с витиеватой подписью Смайла, в завитушках которой можно было запутаться взглядом. На ней размашистым почерком было написано, что «вечером сего дня в каюте мистера Смайла состоится ужин», на который приглашены только «самые близкие и сердечные друзья». Так же там помечалось, что на ужин следует прибыть причесанным, вымытым, побритым и в чистой рубашке.
«Где я тебе найду чистую рубашку, спятивший ты франт…», пробормотал себе под нос Левитт, и до обеда занятый работами на реях, даже не вспоминал про эти дурацкие требования. Во вторую половину дня юнга позвал его к корабельному коку, и там, на кухне его ждала бочка с едва теплой водой, кусок мыла, бритва и зеркало.
Пока кое-как постиранная одежда сушилась над очагом, Левитт распил с коком бутылку бренди и заплатил за все эти удобства и роскошь тем, что в очередной раз прослушал историю про несчастную девушку и иллюминатор. Кок жаловался ему, что на сегодняшний вечер у него заказано страшно сложное меню, и он в жизни таких вещей не готовил, и все утро мистер Смайл самолично объяснял ему, как и что делать или подавать к ужину.
К моменту, когда надо было заявиться в каюту Смайла, одежда Левитта была все ещё сырой и страшно измятой, и ему пришлось напялить ее в таком виде, чтобы успеть вовремя. В каюте был накрыт стол на четырех персон, за которым уже сидела Грампи, тоже в выстиранной блузе, явно забавляющаяся всей этой ситуацией, и капитан, наряженный в потрепанный камзол, с подстриженной бородой, и чувствующий себя не в своей тарелке. Смайл хлопотал над столом, откупоривал вино и объяснял что-то капитану, ежесекундно вставляя в свою речь какое-нибудь французское словечко. Заметив прибытие Левитта, он вытянул в его сторону указательный палец и по-французски приказал стоять на месте. Вор с недоумением повиновался, обмениваясь понимающими взглядами с Грампи – оба знали, что такое мириться со странностями организатора этого скромного и нелепого торжества.
Смайл снял по спинки своего стула галстук-косынку, в котором Левитт прибыл на корабль, подошел к юноше, обогнув стол, и без всякой застенчивости принялся повязывать галстук на его шее, игнорируя изрядное смущение всех троих гостей.
-Вот,- удовлетворенно огладив узел, объявил мужчина.- Теперь ты можешь присоединиться к приличному обществу.- После этого он учтиво отодвинул стул, предназначенный для вора, и пригласил того садиться.
Неловкость, которую теперь ощущали приглашенные на ужин, была сглажена непрерывной болтовней Смайла, который трепался обо всем на свете, начиная от судоходства, заканчивая модой в императорском дворе. Грампи с охотой расспрашивала его обо всех этих вещах, и, расслабившийся от выпивки капитан тоже смог включиться в разговор. От Левитта требовалось всего лишь время от времени говорить «Да, мистер Смайл» или «Разумеется, мистер Смайл» и давать краткие уточнения, если тот забывал какое-нибудь имя или обстоятельство. Гоняя по тарелке подозрительного вида мидию, он мечтал о том, как через день-два встретится в пабе с Барни и Волкой, закажет там выпивку на всех и по секрету расскажет им о Железных островах, дурацкую историю про иллюминатор и про Парламент Мух.
Наконец, когда капитан объявил, что ему нужно идти в обход корабля, проверить вахтенных, скорость хода корабля и топку, все засобирались по своим каютам и спальным местам. Грампи удалилась к себе, сказав на прощание, что чрезвычайно рада столь скорому прибытию в город. Капитан распрощался с ними, заверив, что к завтрашней ночи Лондон должен появиться на горизонте. Левитту Смайл не позволил уйти, поинтересовавшись не хочет ли он последнюю ночь на корабле провести в удобной постели. Вор заверил его, что совершенно не против такого поворота событий, и Смайл на это достал из своего бара запыленную бутылку, которую, по его словам, хранил для того, чтобы отметить успешное завершение путешествия, проворковав при этом «с кем ее распить, как не с любезным другом».
Чокнувшись со Смайлом, Левитт сделал первый глоток, скривился и, заглянув в бокал, предположил:
-Кажется, твое вино испортилось. Какой-то у него странный вкус.
-Разрази тебя гром, Левитт,- возмущенно всплеснул руками Смайл.- Бьешься над тобой, бьешься, надеясь, будто из того, что я подобрал в канаве, выйдет приличный молодой человек, разбирающийся в этикете и винах – а все без толку! Ничерта оно не испортилось! Это изысканный напиток, изготовленный из превосходного винограда, выросшего на Поверхности в солнечной Италии! То, что ты привык пить всякую дрянь, не означает, что вино должно подстраиваться под твои жалкие мещанские вкусы!
Левитт, озадаченный пространностью тирады, безропотно позволил Смайлу долить себе бокал до краев, и когда тот сказал «Пей!», задержал дыхание, чтобы не чувствовать горечь прекрасной солнечной Италии, залпом выпил эту откровенную бурду.
Смайл, с преувеличенным вниманием проследив за этим, кивнул и допил свою порцию. Левитт мог поклясться, что тот задерживал дыхание точно так же. Но дальше думать об этом не стал, так как Смайл притушил пальцами свечи и притянул его к себе.
***
День начинался просто великолепно. Матросы, вдохновленные перспективой прибытия и дележа добычи, пели песни, смеялись, шутили и выполняли обычные работы с радостью и энтузиазмом. Левитт был рад всему этому не меньше экипажа. Он даже почти простил Смайлу свою ссылку на работы на рангоут. Но это не отменяло того, что он пресытился Смайлом и его выходками на месяц вперед, так что все его надушенные приглашения и записки будут благополучно пылиться в ящике для почты, и Левитт даже пальцем не пошевелит, чтобы прочесть хоть одно.
В обед на корабле внезапно началось необычное движение. Кок с помощью нескольких юнг внезапно выкатил на палубу два бочонка спиртного, а так же целый таз кубков и кружек. Матросы, весьма заинтересованно поглядывавшие на бочонки, начали спускаться с мачт и подниматься из трюма. Юнги побежали разыскивать остальных членов команды, трубя общий сбор на верхней палубе. Хозяин корабля, самолично вручив кубок капитану, взобрался на мостик, где благосклонно наблюдал за суетой внизу, вертя в руках свое вино. «Речь… Речь… Ром!..», прокатились шепотки по собравшимся, причем последнее слово звучало наиболее счастливо. По сигналу Смайла кок принялся наполнять кубки и кружки вожделенным напитком, расставляя их на принесенном столике. После того, как были приготовлены сосуды для всего экипажа и всех пассажиров, импресарио сделал небрежный пригласительный жест, и матросня с радостью оккупировала стол, передавая кружки над головами. И когда каждый получил свою выпивку, все с благоговейным видом замерли, уставившись наверх, нетерпеливо ожидая, когда же можно будет без зазрений совести приложиться к угощению.
-Друзья!- наконец, громогласно объявил Смайл, когда посчитал, что все внимание, наконец, обращено на него.- Поскольку спустя несколько часов все мы будем чрезвычайно заняты делами насущными, позвольте мне сейчас украсть несколько минут вашего времени, чтобы выразить вам свою признательность за этот поход! Сердце мое просит настоящего пира, но, увы, капитан открутит мне голову, если я напою вас до смерти до того, как мы пришвартуемся,- мужчина снисходительно выждал, пока волна смешков в толпе затихнет.- Благодарю вас за то, что вы были со мной в час, когда я сумел добыть небывалое сокровище, и я, конечно же, имею в виду свою дорогую Грампи!
Экипаж с криками «Хей!» махнул кубками в сторону девушки, которая стояла у борта рядом Левиттом и едва успела отвлечься от шептания какой-то гадости о своем отце ему на ухо.
-Хвала морским богам - Камню, Шторму и Соли - за то, что уже сегодня ночью мы, отягченные золотом, пойдем по портовым девкам и кабакам, и я надеюсь, что каждый из нас получит именно то, чего хочет и заслуживает,- продолжил Смайл и вскинул свой кубок.- За вас, мои дорогие! И за тех, кто не вернется домой, чтобы мы могли наслаждаться жизнью!
Над Подморем грохнул гром восторженных воплей, и ром полился в глотки, жгучий и душистый, несущий счастье и забвение.
Левитт опустил свою кружку, не подозревая, что следующие минуты будут преследовать его в кошмарах до конца жизни. Он ещё успел подумать, что проклятье постигло «Потустороннего», и здесь испортилось все спиртное - или же с ним самим после стольких дней качки что-то сталось не так, но мысли его быстро переключились на Грампи, которая почему-то резко вцепилась в его плечо, пошатнувшись. Ее кубок, расплескивая жидкость, покатился по доскам.
-Эй, что с тобой?- Левитт поддержал ее одной рукой, озабоченно пытаясь поймать ее взгляд, но девушка не отвечала, а ещё больше заваливалась на него, обмякнув, в конце концов, полностью. Вор повернулся к команде, чтобы позвать на помощь кого-нибудь сведущего в медицине, но слова застряли у него в горле, так как на палубе почти беззвучно, только с тихими хрипами и стонами, падали друг на друга остальные члены экипажа. Кто-то пытался ползти, будто в надежде спастись, раскатывая в стороны пустые кружки, кто-то тянул скрюченные руки вверх, а кто-то, согнувшись, держался за горло. Светлый ром заливал палубу, блестя и бликуя в сиянии газовых фонарей, которые раскачивались на ночном ветру. А над всем этим безмолвно стоял длинный темный силуэт с фосфоресцирующими праздничными глазами.
Левитт, ощущая себя очутившимся посреди дурного сна, выронил безжизненное тело девушки и с ужасом уставился в свою кружку, где все ещё плескался яд, призывно пахнущий ромом. Его замутило, в глазах потемнело, палуба закачалась под ногами, но смерть не шла к нему. Зато, когда замер последний человек в этом месиве тел, к нему пошла длинная монструозная тень с мостика.
Левитт панически попятился к борту, роняя ром, который слепил в черных змей волосы мертвой девушки. В полубессознательном состоянии он решил, что этот человек идет, чтобы добить последнего оставшегося в живых пассажира.
Но Смайл остановился в нескольких шагах от него, с обычным своим благодушием осматривая десятки скрученных и распростертых тел. Поцокав языком, он проговорил:
-Кажется, здесь придется долго прибираться, как думаешь, дорогой?
Он посмотрел на вора, который прилип спиной к борту и таращился на него, как на дьявола, выбравшегося из морских глубин.
-Можешь выдыхать,- насмешливо продолжил Смайл.- Все осталось позади. И для прибытия в Лондон нам нужно немного поработать. Видишь ли...
-Она же твоя дочь...- выдавил из себя, наконец, вор.- Ты же нашел ее... Она ведь...
Смайл внезапно поменялся в лице. Глаза его превратились в две злобные щели, он выхватил откуда-то из-за пояса длинный нож и в несколько размашистых шагов оказался перед Левиттом. Тот знал, что надо спасаться от него - бегством, или как угодно - но не смог пошевелиться. Смайл схватил руку юноши, вставил в нее рукоять ножа и вздернул лезвие к своей шее, после чего прошипел ему в лицо:
-Ну, так что же ты стоишь, а? Если взялся меня судить, так доводи дело до конца, маленький вор. Давай же! Прикончи меня, если я этого заслуживаю! Или ты как всегда трусишь?!
Левитт со второй попытки выдернул свои пальцы и отодвинулся от него, Смайл рассмеялся. Презрительно и жутко. Засунув нож на место, он продолжил:
-В таком случае, захлопни пасть, собери сопли и марш в топку. И разведи там огонь пожарче. А после полезешь собирать паруса, надеюсь, что в твоей пустой голове осталось хоть что-то из того, что объяснял тебе капитан. Живее!- прикрикнул он, видя, что тот все ещё стоит.- И не заставляй меня жалеть, что я оставил тебя.
Левитт под давлением его взгляда сделал шаг, другой, споткнулся о руку штурмана, а затем развернулся и действительно пошел к топке.
***
Дальнейшие часы проходили для него как в тумане. Впрочем, впоследствии он вспоминал все происходящее довольно четко. Они со Смайлом перетаскивали тела в трюм, бросали их в огромную корабельную печку, и ожидали, пока те прогорят до костей. У Левитта напрочь отбились обоняние и слух, и он почти не различал, что там Смайл говорит насчет «мы же не хотим, чтобы они вернулись к нам из томб-колоний, поэтому надо сжечь тела, чтобы ничего от них не осталось.» Пока печка чадила смрадным дымом, Смайл, прилежно изучивший за две недели тонкости управления кораблем, правил к западу от лондонского порта, к гротам и пещерам, где жили только крысы и их пастухи. Левитт, взмыленный от такого количества работы, скакал по реям и тросам, убирая или ставя паруса в одиночку, насколько вообще позволяли его силы и умения.
Заведя судно в один из гротов, Смайл отправил Левитта отковыривать буквы с борта корабля, а сам жег судоходные журналы, карты, свои книги, документы экипажа и прочие вещи, по которым можно было опознать корабль или команду. В завершение всего Смайл до неузнаваемости изуродовал топором Коломбину на киле, а после того, как все добытое золото и украшения были погружены в шлюпку, поджег такелаж и паруса.
Когда Левитт и Смайл сели в лодку сами, та едва ли не черпала краями воду, столь тяжелой была ее драгоценная ноша. Длинные каменные коридоры, заполненные водой, вывели шлюпку к пустошам, из которых уже виднелись далекие огни Фоллен Лондона. У каменистого берега речушки, которая, несомненно, впадала в Украденную Реку, к удивлению Левитта, их ждал экипаж с возницей.
Смайл сердечно поприветствовал своего человека, после чего без особых раздумий перерезал тому горло. Напялив на себя его шляпу и плащ, а так же вывернув для приличия его карманы, он помог Левитту перетащить добычу в повозку. Вор, совершенно вымотанный и физически и эмоционально, в любой момент ждал, когда же Смайл вытащит нож в последний раз на его памяти, но тот пригласил его садиться с собой, и лошади неторопливо повезли их к шпилям и фонарям города. Едва колеса загремели по брусчатке дороги, Левитт вынырнул из полузабытья, в которое провалился едва они тронулись. Оглядевшись в знакомой окраине Уилмот Энда, он выпрямился и осторожно посмотрел на Смайла. Тот очевидно тоже устал, темные круги залегли у него под глазами, но он был сосредоточен на правлении. Впрочем, как только вор пошевелился, он обратил на того внимание.
-Что, уже хочешь сойти?- поинтересовался он так, будто они возвращались с долгой увеселительной прогулки.
-А можно?- настороженно спросил вор в ответ, машинально следя за его руками.
-Ты можешь заночевать у меня в коттедже, если хочешь.
Левитт отрицательно помотал головой. Все это выглядело так, будто Смайл вполне мог оставить его живым. Тем не менее, он изрядно удивился, когда мужчина действительно остановил лошадей посреди улицы.
-Твое желание - закон, - лицемерно заявил он и потянулся длинной рукой в окошко повозки. Вернулась его рука с пригоршней драгоценных камней, и Смайл ткнул ею в грудь вора, чтобы тот подставил ладони.
-Ты вел себя, как хороший мальчик, поэтому заслужил,- сказал он, ущипнув Левитта за щеку.- Спрячь хорошенько, иначе не дойдешь до своего чулана. И...- он манерным жестом подкрутил один из своих усов.- Я человек слова, поэтому на неделе начнем оформлять документы на погреб, который я тебе обещал. Договорились?
-Да.
Левитт кое-как распихал по карманам подачку, ему показалось даже, что какой-то из камешков вывалился на тротуар, но ему было все равно. Спрыгнув на брусчатку, он повернулся к Смайлу, молча вскидывая руку в прощальном жесте. Мужчина не торопился отъезжать. Глядя на него сверху вниз, как будто что-то обдумывая, он сказал, наконец:
-Ты же понимаешь, что я буду щедр и любезен с тобой только до тех пор, пока ты не начнешь делать или говорить всякие глупости. Ни к чему кому-либо знать, что ты куда-то ездил, правильно?
-Конечно, мистер Смайл.
-Рассчитываю на твое благоразумие, дорогой. Доброй ночи,- он тронул уголок шляпы.
Левитт кивнул ему и проводил взглядом повозку.
До своих апартаментов в Спайте он добрел только к рассвету. В голове его медленно и болезненно ворочались мысли о том, как беспробудно и неутомимо он будет пить в последующие дни, надеясь забыть то, что он сегодня видел. Укладываясь в постель, не раздевшись и даже не вынув из карманов драгоценности, он вспомнил о том, как там в трюме лежала и ждала своей очереди юная мисс Грампи Смайл. Белая, тонкая, с прекрасными черными волосами-змеями, с алым шарфом падающим с головы на грудь. Девушка, которая желала увидеть забытый город детства. Заметив то, как Левитт смотрит на нее, Смайл тогда сказал: «А она ничего получилась. Нравится?» - «Пожалуйста, заткнись»,- проговорил ему вор, отводя взгляд.
Лежа в неразобранной постели, разделенный береговой полосой и знакомыми улицами Падшего Лондона от всего этого, он вспомнил, какими были ее последние слова. Те самые, что она прошептала ему на ухо.
"Он такой самодовольный болтун..." - сказала она, и в словах ее звучала любовь.
16.20 16.06.2015 (Минск)
спойлерный арт от Волки